Жизнь Николая Лескова. Часть 4. Глава 11.

ГЛАВА 11

ВНИМАНИЕ "СФЕР" И ВЕЛИКОСВЕТСКИЕ ПОЧИТАТЕЛИ

"Леса рушатся, спадают, и из-за них высится в своем роде чудесное и совершенно своеобразное сооружение, уника в русской литературе до той поры и одинаково

* Шляпкин И. К биографии Н. С. Лескова. - "Русская старина", 1895, N 12.

** "Блуждающие огоньки", (они же "Детские годы"), гл. 2 и 3. - Собр. соч., т. XXXII, 1902-1903.

*** "Герои Отечественной войны по графу Л. Н. Толстому". - "Биржевые ведомости", 1869, N 99; "Мелочи архиерейской жизни", гл. 1. - Собр. соч., т. XXXV, 1902-1903; "Бесстыдник". - Там же, т. XVI, с. 168.

с той поры, как бы какой-то Василий Блаженный в письменности, - великолепный "Запечатленный ангел".

Трудно сказать лучше, чем это сказано А. А. Измайловым в его неопубликованной работе о Лескове.

Нельзя не вспомнить рядом, что много раньше писала о "только что скончавшемся" Лескове Л. Я. Гуревич: "Вся его обстановка, его язык, все, что составляло его жизнь, было пестро, фантастично, неожиданно и цельно в самом себе, как единственный в своем роде храм Василия Блаженного" *.

Было ли тут заимствование? Не думаю. Верю, что это было даже не слепое, а закономерно логическое совпадение мысли и представления людей, искренно любивших талант Лескова и вдумчиво всматривавшихся в него.

"Ангел" появился в печати в 1873 году **.

Чем же было навеяно желание развернуть на иконописной канве уникальную повесть, чем было порождено увлечение Лескова изографией, где заложено было основание этому "сооружению", кто являлся, пусть и непроизвольным, пособником и вдохновителем в его создании? На это, в свой час, дал ответ сам автор.

"Когда, в довольно долголетнее отвержение от литературы... меня от скуки и бездействия заняла и даже увлекла церковная история и самая церковность, я, между прочим, предался изучению церковной археологии вообще и особенно иконографии, которая мне нравилась" ***.

К этому есть еще что и добавить.

Жил-был во граде святого Петра "художный муж" Никита Савостьянович Рачейсков, он же Савватиев или Саверьянович Рачейский. Одно из этих отчеств, как и редкое простосердие сего мужа, пришлись впору великому землепроходцу российскому - "очарованному страннику", Ивану Северьяновичу Флягину, он же и Голован.

Откуда повелось знакомство "изографа" с писателем, не умею сказать, но помню его с самых детских лет моих.

Обитал этот служитель хитрого искусства в одной из самых неприглядных в то время улиц столицы с подходившим к ее достоинствам названием - Болотная, ныне

* Л. Г. Личные воспоминания о Н. С. Лескове (Из дневника журналиста). - "Северный вестник", 1895, N 4, с. 67.

** "Русский вестник", 1873, N 1.

*** "Благоразумный разбойник (Иконописная фантазия)", - "Художественный журнал", 1883, N 3.

Коломенская. В приземистом двухэтажном каменном доме под номером восемь (как и сейчас), когда-то крашенном охрой, в низку, вровень с тротуаром, находилась незатейливая его мастерская в два окна на улицу. Здесь он и "таланствовал", и почивал, и вообще вел простодушное холостое житие свое. Дом принадлежал староверу Дмитриеву. В нем же помещалась и филипповская раскольничья моленная.

Зимой отец любил прокатиться на санках к Никите и всего чаще прихватывал, для компании, и меня. Мне эти поездки нравились, но иногда они уж очень затягивались в непонятных и неинтересных мне разговорах отца с редкостно благообразным искусником. Помню, что со свежего морозного воздуха дух, стоявший в его горнице, в первую минуту положительно ошибал. Сомневаюсь, чтобы он много уступал "потной спирали", в которой тульские мастера, с знаменитым Левшою во главе, "аглицкую" блоху подковывали.

Сам Никита Савостьянович был стилен с головы до пят. Весь Строганова письма. Высок, фигурой суховат, в черном армячке почти до полу, застегнут под-душу, русские сапоги со скрипом. Картина! За работой в ситцевой рубахе, в серебряных очках, с тоненькою кисточкой в несколько волосков в руке, весь внимание и благоговейная поглощенность в созидании деисусов, спасов, ангелов, "воев небесных" и многоразличных "во имя".

Отец, бывало, как выйдет из саней, прямо к окну - и залюбуется на него через какую-то снизу подвешенную дырявую тряпочку.

Всего лучше была голова: лик постный, тихий, нос прямой и тонкий, темные волосы серебром тронуты и на прямой пробор в обе стороны положены; будто и строг, а взглядом благостен. Речь степенная, негромкая, немногословная, но внятная и в разуме растворенная. Во всем образе - духовен!

Таким вспоминаю его, когда самому мне было уже под двадцать. Приходил неизменно по черному ходу. Без доклада и приглашения в комнату не шел, дожидаясь зова в кухне. В кабинете отцовском держался спокойно, с достоинством, своей огромной дланью жал руку дружески, но мягко.

Многие, начиная с моего отца, дивились - как этакими ручищами иконописную мелкость выписать можно.

А он простодушно отвечал: "Это пустяки! Разве персты мои могут мне на что-нибудь позволять или не позволять? Я им господин, а они мне слуги и повинуются" *.

Когда он умер на побывке у отца в Самарской губернии, Лесков написал как бы некролог под выдержанным заглавием - "О художном муже Никите и о совоспитанных ему" **. Здесь, между прочим, говорилось: "По выходе в свет моего рождественского рассказа "Запечатленный ангел" (который был весь сочинен в жаркой и душной мастерской у Никиты), он имел много заказов "Ангела".

Достаточно серьезную "акцию" выполняет в этом рассказе и списанный во многом с Никиты "изограф Севастьян". Рассказывается в некрологе с большою теплотой о скромной трудовой доблести Никиты, а также и о том, как изредка, разогнув могучую, над деисусом или Илией согбенную спину, он, бывало, "возжелает сделать выход", то есть чисто по-русски на несколько ден "загравировывал".

В покаянные минуты с детской кротостью раскрывался в своих похождениях с каким-то "гравэром" смущенный Никита Лескову. Писатель слушал, утешал и не забывал. А в свое время в "Очарованном страннике" появляются и запойные "выходцы", и "отбытие своего усердия", и "магнетизер", и многое из исповедно рассказанного о себе Никитою ***, но, конечно, творчески щедро приумножено. Поминался художный муж писателем не один раз в статьях с заслуженным признанием и сердечностью. Людей такого рисунка и духа я уже не видывал. Лесков любил говорить:

Что ни птицы - то и песни.

Думать надо, давно уже и в Палехе, и в Мстерах, и в Холуе, и в Шуе с Кинешмой "род сей изъялся". Всему свое время под солнцем. Но не все достойно забвения. И Никита Рачейсков тем паче.

Кроме живой "натуры", при письме "Ангела" понадобилось исключительное знакомство с русской иконо-

* "Запечатленный ангел", - Собр. соч., т. III, 1902-1903, с. 53.

** "Новое время", 1886, N 3889, 25 декабря.

*** Главы 10-12. - Собр. соч., т. V, 1902-1903, с. 70-89.

писью *. В частности, оказал большую услугу и "Иконописаный подлинник" профессора С. К. Зарянко, список которого лежал в письменном столе Лескова ** и о неиздании которого не раз скорбел писатель ***.

Изрядный, по основному образованию, знаток церковности, А. А. Измайлов ⁶⁵ без колебаний признал в беззавистном и безгневном лесковском праведнике Памве Серафима Саровского ⁶⁶.

Дальше критик говорит, что Лесков "своим умом и сердцем и уже давно дошел до толстовского решения", что "в облике Зосимы в "Карамазовых" Лесков, если бы был ревнив, мог бы уловить брезжущие тени своего Памвы", что "крест из палочек, лыком связанных", дальше свитки и Библии Сковороды, дальше сумы Каратаева. Тут упор прямо в миросозерцание Франциска из Ассизи".

Но это все позднее. Что же услышал автор вслед за появлением своей "уники" в печати?

Не расположенной к нему критике показалось всего благоразумнее не замечать упрямо высившееся художественное "сооружение", в котором, по словам Измайлова, "письмо беллетриста из распространенного светского журнала ударило в стиль легенды из Пролога и Четьи-Минеи. Литературная живопись перелилась в чистую литературную иконопись!.." ****

Равнодушие критики и предубежденность ее были автору не в диковину. С этим он свыкся, и это уже не трогало.

Но вот совсем с другой стороны, от старшего возрастом и положением писателя, охотно поместившего в своем журнале "Леди Макбет нашего уезда", привелось выслу-

* См. статьи Лескова: "Адописные иконы". - "Русский мир", 1873, N 192; редакционная заметка (его же) - там же, N 211; "О русской иконописи" - там же, N 254; "Мелочи архиерейской жизни", гл. 8, изд. 1879 и 1880 гг.; "Благоразумный разбойник", - "Художественный журнал", 1883, N 3; "Христос младенец и благоразумный разбойник". - "Газета А. Гатцука", 1884, N 18, 12 мая; "Расточители русского искусства", - "Новости и биржевая газета", 1884, N 305, 4 ноября; "Дива не будет", - "Петербургская газета", 1884, N 305; "Сошествие во ад", - там же, 1894, N 140; "Добавки праздничных историй" - там же, 1894, N 354, и 1895, N 32.

** <Ныне в ЦГАЛИ>.

*** См., напр.: "Благоразумный разбойник".

**** <Пушкинский дом.>

шать нечто, глубоко оскорбившее и выведшее из всякого равновесия.

Приходится несколько отступить во времени назад.

"Эпохи" 1865 года "Леди Макбет" очень нуждавшийся тогда Лесков не раз просит - и непосредственно и через H. H. Страхова - выдать ему, до последней крайности необходимый, гонорар. Уплата отлагается, время тянется, нужда растет. Но самого Достоевского не достигнуть. В конце концов вместо необходимых на житье денег выдается вексель на полтораста рублей.

А. А. Краевскому, за несравнимо меньшую неисправность, Лесков менее двух лет назад счел возможным и заслуженным послать жестко-угрожающее письмо. На этот раз он беспредельно терпелив, почти робок... Однако "в печенях", несомненно, "что-нибудь да засело". Уязвляло равнодушие, высокомерие. Было от чего начать и "злобиться". В итоге: рабочая общность отпала, отношения замерли, обиженность мутила. Это обещало недобрые плоды.

Через пять лет в одном из своих фельетонов он уже запальчиво пишет: "Начни глаголить разными языками г. Достоевский после своего Идиота или даже г. Писемский после Людей сороковых годов, это, конечно, еще можно бы, пожалуй, объяснять тем, что на своем языке им некоторое время конфузно изъясняться; но г. Тургенев никакой капитальной глупости не написал, и ни краснеть, ни гневаться ему нечего" *.

Достоевский, живший в это время за границей, вероятно, этих строк не видал. Через год, оттуда же, он сам пишет А. Н. Майкову: "Читаете ли вы роман Лескова в "Русском вестнике"? <"На ножах". - А. Л.> Много вранья, много черт знает чего, точно на луне происходит. Нигилисты искажены до бездельничества, - но зато - отдельные типы! Какова Ванскок! Ничего и никогда у Гоголя не было типичнее и вернее. Ведь я эту Ванскок видел, слышал сам, ведь я точно осязал ее! Удивительнейшее лицо! Если вымрет нигилизм начала шестидесятых годов, - то эта фигура останется на вековечную память. Это гениально! ю какой мастер он рисовать наших попиков! Каков отец Евангел! Это другого попика я уже

* "Русские общественные заметки". - "Биржевые ведомости", 1889, N 340, 14 декабря. Без подписи.

у него читаю. Удивительная судьба этого Стебницкого в нашей литературе. Ведь такое явление, как Стебницкий, стоило бы разобрать критически, да и посерьезнее" *.

Прочитав эти строки уже только после смерти пожизненного недруга, Лесков писал Щебальскому: "В изданном томе писем Ф. Достоевского он говорит даже о какой-то моей "гениальности" и упоминает о "странном моем положении в русской литературе", а печатно и он лукавил и старался затенять меня" **.

Какой же суд себе нашел любовно вычеканенный Лесковым "Ангел" в сердце собиравшегося "посерьезнее" заняться Стебницким Достоевского?

Уничижительная снисходительность, сухое наставительство, даже прямое обвинение в "неловкостях", к которым, мол "г. Лесков способен". Двусмысленно взято в заглавие критической статьи лесковское же выражение из рецензируемого рассказа - "Смятенный вид" ***⁶⁷.

колкие: "О певческой ливрее" и "Холостые понятия о женатом монахе". Злосчастно к заметкам, обличающим церковное невежество врага, ставятся не свои подписи, а прикровенно-анонимные - "Псаломщик", "Свящ. П. Касторский" ****.

Взбешенный Достоевский разражается жестокою отповедью, беспощадно выявляя "ряженого" автора обоих выступлений *****⁶⁸.

Казалось, разочлись на весь век.

Но... не истек и год, как Лескова "подмывает" уже на новую "загвоздочку": "Достоевский обидел их <"редстокистов", великосветских последователей апостола модного "нововерия" лорда Редстока. - А. Л.> в "Гражданине" и назвал "светскою беспоповщиною". Что делать? Прости-

* Письмо от 18/30 января 1871 г. - Достоевский Ф. М. Письма, т. II, 1930, с. 320-321.

** Письмо от 16 октября 1884 г. - "Шестидесятые годы", с. 343-344.

*** "Дневник писателя". - "Гражданин", 1873, N 8, 19 февраля.

**** "Русский мир", 1873, N 87 и 103 от 4 и 23 апреля.

***** "Дневник писателя. Ряженый". - "Гражданин", 1873, N 18, 30 апреля.

те. Он не сообразил, что людей, крещенных в церкви и исполняющих ее таинства и обряды, нельзя назвать беспоповщиной. Это с ним хроническое: всякий раз, когда он заговорит о чем-нибудь касающемся религии, он непременно всегда выскажется так, что за него только остается молиться: "Отче, отпусти ему!" *

Спасибо, на этот раз "отпустил" и сам оплошавший.

В полной взаимной отчужденности протекают три года, почти раззнакомились.

И вдруг, прочитав в "Дневнике писателя" статью Достоевского о романе Л. Толстого "Анна Каренина", Лесков, отметая все личное, восхищенно пишет ее автору: "Сказанное по поводу "Негодяя Стивы" и "чистого сердца Левина" так хорошо - чисто, благородно, умно и прозорливо, что я не могу удержаться от потребности сказать вам горячее спасибо и дружеский привет. Дух ваш прекрасен, - иначе он не разобрал бы этого так. Это анализ умной души, а не головы. Всегда вас почитающий Н. Лесков. Ночь на 7 марта 1877 г. СПб **.

Горячее движение, видимо, осталось без отклика. Может быть, даже было встречено не без пренебрежительного недоумения. Невольно встает в памяти, как три года назад на полях рукописи "Подростка" творец этого романа, вспомянув Лескова, почувствовал потребность написать:

Описывать все сплошь одних попов,

Теперь ты пишешь в захудалом роде;

Не провались, Л-в ***.

С 1877 года выдерживается последняя, обоюдно-спасительная пауза.

Достоевский умирает. 31 января 1881 года совершаются его похороны, не знавшие себе равных со времен некрасовских.

"Ф. М. Достоевский" ****.

* Дневник Меркула Праотцева". - "Русский мир", 1874, N 70, 14 марта. Без подписи.

** Достоевский Ф. М. Письма, т. II, 1930, с. 466.

*** "Шестидесятые годы", с. 354. Роман Лескова "Захудалый род" шел в "Русском вестнике" (1874, N 7, 8, 10).

**** "Петербургская газета", 1881, N 25, 30 января. Лесков говорил, что Лейкин называл ему действительного автора статьи.

"шмели загудели" - это Лесков! ⁶⁹

Возмущенный быстро долетевшей до него вестью, он гневно пишет Суворину: "Значит, вы считали возможным, что я написал статью против покойного, потом пришел к нему в дом и шел за его гробом... Это ужасно! Зачем вы сочли меня способным на этакую низость?.. О Достоевском я имею свои понятия, может быть, не совсем согласные с вашими (то есть не во всем), но я его уважал и имею тому доказательства. Я бывал в критических обстоятельствах (о которых и вы частию знаете), но у меня никогда не хватило бы духу напомнить ему о некотором долге, для меня не совсем пустом (весь гонорар за "Леди Макбет"). Вексель этот так и завалялся. Я знал, что требование денег его огорчит и встревожит, и не требовал. И вот, едва он умирает, как мне приписывают статью против него" *.

Широкая известность вражды двух "жестоких талантов" благоприятствовала смелым домыслам.

В беседах, письмах, статьях и заметках Лескова о Достоевском, под тем или другим впечатлением или настроением, говорится то с признанием, почитанием, даже заступничеством ** как о прозорливом, полнодумном и любимом писателе ⁷⁰, о его многострастном пере, то - правду говоря, чаще - едко ***⁷¹.

Собеседнику или читателю неизбежно врезываются в память выражения: "вещал", "великие учителя", перед которыми "кадили" и "приседали", а теперь "втихомолку смеются над юродствами, до которых ими были доведены люди действительно даровитые, но исковеркавшиеся в "экстазах" ****⁷².

Незадолго до собственной смерти, тяжело больной, он дает убежденное заключение о вредности и опасности по-

"в ночь на 3 февраля 1881 г.". - Пушкинский дом.

** "Граф Л. Н. Толстой и Ф. М. Достоевский как ересиархи". - "Новости и биржевая газета", 1883, N 1, 1 апреля, изд. 1-е.

*** "О куфельном мужике и о прочем". - Там же, 1886, N 151, 4 июня, изд. 1-е.

**** "Литературное бешенство". - "Исторический вестник", 1883, апрель.

литической настроенности Достоевского. Вспомнив, как "часто путались, а иные и совсем запутались (напр. Писемский, Достоевский, Всев. Крестовский и еще кое-кто)", Лесков завершает мысль: "Но если бы Ф. М. Достоевский пережил событие, случившееся вскоре после его смерти <1 марта 1881 года, смерть Александра II - А. Л.>, ⁷³, покорные авторитету и несостоятельные в понимании "веяний" *.

Так судил Лесков на ущербе лет, не слишком примиренным, но все же временем охлажденным.

Возвращаюсь к "Ангелу". В 1872 году он, как в свое время и "Божедомы", первому предлагался С. А. Юрьеву, и снова, не без опасностей для идеологической независимости, попадает в "Русский вестник". Уступки становятся неизбежными.

Должно быть, в 1884 году, в беседе с издательницею журнала "Собрание иностранных романов", Е. Н. Ахматовой, Лесков сказал, что иначе кончил бы теперь рассказ **.

"Долго-де я был под влиянием Каткова: в окончаний "Запечатленного ангела" и в "Расточителе". Много-де глупостей написал... "На краю света" мне и теперь нравится, только бы причину поездки выставил бы я не ту. "Соборян" бы не написал" ***. По совести - скуповато и не язычно записано.

Может быть, по не остывавшей никогда досаде на делавшиеся когда-то уступки, достаточно неожиданно приметывается к "Печерским антикам" не очень требовавшееся "последнее сказание". Начинается оно с нарочитого упоминания, что "Запечатленный ангел" был напечатан в "Русском вестнике" M. H. Каткова". Далее утверждается, что "такого происшествия, какое передано в рассказе, в Киеве никогда не происходило, то есть никакой иконы старовер не крал и по цепям через Днепр не переносил". Было, мол, лишь то, что "один калужский

* Письмо к М. О. Меньшикову от 27 мая 1893 г. - Пушкинский дом.

"Мое знакомство с Н. С. Лесковым". - Пушкинский дом.

*** "К биографии Н. С. Лескова". - "Русская старина", 1895, декабрь, с. 214-215.

каменщик сходил во время пасхальной заутрени с киевского берега на черниговский по цепям, но не за иконою, а которая на той стороне Днепра продавалась тогда много дешевле" *.

Созданная писателем англичанка не посягнула запечатлеть сургучом ангельский лик Севастьянова письма.

"Последнее сказание" к "Печерским антикам" бестрепетно упраздняло самого ангела. Бесшабашная и беспредельная удаль подтверждалась со всею бесспорностью. Духовный подвиг смывался с литературной иконописи... водкой.

Лесков восьмидесятых годов был уже неукротимым "ересиархом".

"Дешевой библиотеке" Суворина, автор писал заведовавшему этой издательской серией: "По моему мнению, "Запечатленный ангел" есть такой рассказ, в котором не должно быть никаких исключений. <...> Сделанные вымарки глупы, беспричинны и портят рассказ" **⁷⁴.

Простосердечные читатели всегда восхищались рассказом. Более искушенные и требовательные частию умилялись, частию оставались холодные, но всех без изъятия поражало писательское мастерство.

Не остался равнодушным и сам Зимний дворец. Внимание голштинского русского царя и его гессенской супруги выразилось в приезде к Лескову генерал-адъютанта С. Е. Кушелева с выражением удовольствия, вынесенного от прослушания рассказа в умелом чтении Б. М. Маркевича.

Искательному по натуре человеку это открывало величайшие возможности. Намекалось на благорасположение императрицы Марии Александровны прослушать "Ангела" в чтении самого автора. Последний сумел во всем этом ничем не воспользоваться, может быть даже не без некоторой неловкости в области этикета. Великолепный Болеслав Маркевич находил это непростительною беззаботностью к известного рода карьере.

Непосредственно с благовестником Кушелевым и его семьей создаются сразу же самые дружеские отношения. Сергей Егорович был прекрасный миниатюрист и чело-

** Письмо к С. Н. Шубинскому от 3 октября 1887 г. - Гос. Публичная б-ка им. Салтыкова-Щедрина.

век с настоящею художественною жилкою, чарующе мягкий и сердечный,

В тысяча восемьсот восьмидесятых годах Лесков писал Шубинскому: "Мои "Соборяне" переведены <на немецкий язык. - А. Л.> "Универсальной библиотеке". Это был мне совершенный сюрприз... Ахилла открывает мне двери в европейскую литературу" *.

В 1873 году "Ангел" настежь открывал ему двери самых головокружительных аристократических гостиных. Им заинтересовывается не совсем отвыкшая читать по-русски часть петербургского beau monde'a ** <...>.

Приглашения на обеды, вечерние собрания, чтения, рауты и прочее сыплются без конца. Писатель превращается в светского человека. Все это делают "Ангел" и его верный чтитель Сергей Кушелев.

Такое обновление знакомств щедро обогащает наблюдения, впечатления, палитру писателя, дает осведомленность, приходящую с недоступных для простых смертных вершин.

Очень вскоре Кушелев возвращает Лескову какие-то "листы" последнего, "которые залетали так высоко" ***, а в конце года пишет ему с неослабным горением: "Начал день с вами, и как хорошо начал, и кончил день с вами же, и тоже хорошо. - Сейчас уехали от нас Степановы, которым я читал вашего "Ангела". Вот третий раз мне приходится читать... его не только с большим удовольствием, но, могу сказать, все с большим наслаждением. В особенности сцены англичан и Памвы производят на слушателей самое отрадное действие - и мне приятно становится за автора, который может в наш век возбуждать самые лучшие движения души в людях... Скажу вам откровенно, вы напишете еще много хороших книг, - но вряд ли что-нибудь лучше "Ангела" и дневника Протопопа, это две жемчужины ваши... Это потому мастерские вещи, что чем более в них всматриваешься (как в картине мастеров), тем более наслаждаешься ими... Пишу вам сегодня же, чтобы всецело принадлежал вам один из лучших дней моей тревожной жизни" ****.

Фаресов, с. 179, 180.

** Высшего света (фр.).

*** Письмо Кушелева к Лескову от 20 февраля 1873 г. - ЦГЛА.

Не оставался в долгу и Лесков. Прошлым еще летом он совершил небольшую прогулку по Ладожскому озеру, посетив Карелу, Коневец и Валаам. Результатом поездки явились очень нелюбимый им потом очерк "Монашеские острова на Ладожском озере" и до последних лет ценившийся им, широко эпопейный рассказ "Черноземный Телемак". Тот и другой были посланы в Москву. С "Островами" дело затянулось, отлагаясь на несколько месяцев печатанием, а о рассказе "правая рука Каткова" Н. А. Любимов писал автору:

"Многоуважаемый Николай Семенович, Михаил Никифорович прочел "Черноземного Телемака" и после колебаний пришел к заключению, что печатать эту вещь будет неудобно. Не говоря о некоторых эпизодах, как, например, о Филарете и св. Сергии, вся вещь кажется ему скорее сырым материалом для выделки фигур, теперь весьма туманных, чем выделанным описанием чего-либо в действительности возможного и происходящего. Передаю вам, конечно, не в полной точности, что говорил Михаил Никифорович, а в самых общих выражениях. Он советует вам подождать печатать эту вещь, самый мотив которой может, по его мнению, выделаться во что-либо хорошее" *.

Задетый таким отзывом, Лесков делает на этом письме сопоставительную мету: "Получено 10 мая 873 г. СПб. Телемаке, сделанный редакциею "Русского вестника" через месяц после напечатания там Ваала".

Хозяина журнала коробило раскрытие в самом начале произведения черствости и жесткосердия прославленного ритора и иерарха, митрополита московского Филарета Дроздова, как бы призывавшего к милосердию преподобным Сергием, а также и невыгодное освещение дворянских фигур по сравнению с нравственным обликом крепостного землепроходца Ивана Флягина, он же Голован. Деть повесть было некуда. Пришлось пустить в газету "Русский мир", где она и прошла с 15 октября по 23 ноября с посвящением ее С. Е. Кушелеву ⁷⁵.

"Острова" проходят еще раньше в той же газете, с 8 августа по 19 сентября того же года.

* Письмо от 8 мая 1873 г. - ЦГЛА.

Великосветские восторги немножко льстят сердцу, ласкают самолюбие, согревают, но и очень отрывают от работы, от "вытачивания ангелов", которые "достаются кровью и нервами, а оплачиваются, как мочала" *.

А писать по-базарному не позволяет искренность "служения литературе", искренность, с которою в России, даже и при несомненном таланте, будешь жить впроголодь. Базарных же предложений, сулящих полную сытость, сколько угодно.

Нет! Уж лучше запрячь себя в служебный хомут и, при сносном окладе, несколько спокойнее отдаваться литературному труду. Но как и где найти эту хотя бы отчасти обеспечивающую службу?

"Соборян" и "Ангела". Ободряя почитаемого литературного "изографа", он пишет ему на первых же порах: "деньги будут", будет служба, и принимается за хлопоты.

Мобилизуются все средства, связи и возможности. Положение близкого царю генерал-адъютанта, только что выполнившего исключительное поручение царицы в отношении писателя, позволяет играть на этом. Широкий резонанс события облегчает маневрирование. Лишается возможности остаться безучастным к просьбам властный министр народного просвещения граф Д. А. Толстой, которого просит о том же даже Катков! Энергично вовлекается в кампанию только назначенный товарищ министра этого же министерства князь А. П. Ширинский-Шихматов. Приобщаются к ней поэт А. К. Толстой, которому были посвящены "Соборяне", и все могущие быть полезными.

Сергей Егорович - хотя и простой души человек, но и хорошо вышколенный смолоду царедворец. Он знает ходы и нити, к кому, с чем и как подойти. Устраивается вечерний прием Шихматовым Лескова на дому сановника. Упоминается уже и председатель Ученого комитета министерства А. И. Георгиевский. Несомненно, плохую услугу оказывают здесь недочеты в вопросе об "учености" кандидата в члены "ученого" подразделения просветительного министерства.

* Письмо Лескова к С. Н. Шубинскому от 7 октября 1887 г. - Пушкинский дом.

Высокодипломированные сановники морщатся... Но как-никак приходится считаться с литературным именем и, всего больше, с "всемилостивейшим" вниманием, оказанным свыше.

"с назначением членом Особого отдела Ученого комитета сего Министерства по рассмотрению книг, издаваемых для народного чтения". Оклад убогий - тысяча рублей в год. Будущего - никакого. Не повышается заметно даже прожиточный бюджет. В общем, опять почти что - nic!

- Ну-с, Николай Семенович, - руководительно говорит превосходительный Маркевич, когда дело близится к своему концу, - поезжайте на Васильевский остров к Досу и заказывайте вицмундир. Он в этом великий художник. Сами себя не узнаете, какой он даст вам вид!

- И не подумаю, - озадачивает ответом своенравный писатель, - я не в департаментские чиновники иду, а в члены Ученого комитета.

- Знаю, знаю, но представиться-то министру придется?

- Ну и представлюсь, по вольности писательской, в том, что дома есть: в обыкновенном фраке.

- Спасибо, но только я уж отвык от ливреи и снова рядиться в нее не собираюсь. Обойдемся авось и без нее!

Маркевича покоробило.

- Как знаете... Только я предупреждаю вас не зря - это вам может дорого обойтись: граф Дмитрий Андреевич приметлив и памятлив...

Совет обсуждался со многими, и почти все, начиная с Данилевского до наших милых друзей Матавкиных, соглашались со всеми указаниями Маркевича. Переубеждать Лескова была задача тяжелая, вернее безнадежная. Он не послушался. Друзья огорченно пожимали плечами.

Дежурный чиновник, услыхав фамилию, искоса взглянул на новичка и холодно спросил:

- По случаю причисления к министерству?

- Да.

- И назначения па должность?

- Не совсем. Ваш чин?

- Губернский секретарь, - не без нотки раздражения отвечал Лесков.

Чиновник подтянул губы, занес все, что следовало, в подаваемую министру памятную записку и определил мелкочиновному литератору и человеку не молодых уже лет очередь почти в самом хвосте представлявшихся.

Внутренно надменнейший и черствейший сердцем, но утонченно светский Толстой, как говорится, глазом не повел... Он уделил своеобычному новому своему подчиненному довольно времени для приветливой беседы и отпустил его с безупречно любезными пожеланиями.

или предубежденность своего шефа вернее Лескова, которому казалось, что прием был почти тепел, как бы благожелателен и что, во всяком случае, все протекало благополучно и беспоследственно.

Время дало возможность не раз усомниться потом в безошибочности такого предположения.

Два зимних "сезона" проходят в изучении столичного "большого света". Меняется состав знакомых и посетителей. Скромная по натуре мать моя невольно становится хозяйкой "салона", в который приходят и из которого исходят животрепещущие новости, сведения о политическом, внешнем и внутреннем, курсе правительства, слухи, анекдоты...

Все это доставляется приезжающими иногда прямо с "высочайших выходов" или "приемов" и "эрмитажных" балов "метрдотельски наглым" Маркевичем, тихим Корфом, уютным Кушелевым.

Не обходится дело и без собственных анекдотов, и однажды даже довольно скверного. В разгар вечера и оживленной беседы довольно большого общества входит, во всем камергерском великолепии, "с ключом" и в белого сукна брюках, Болеслав Маркевич. Целует руки дамам, благосклонно приветствует мужчин и, как бы случайно, не здоровается с стоявшим несколько в стороне в скромном сюртуке генерального штаба генерал-майором А. П. Щер-

"А вы разве не знакомы? - Александар Петрович Щербатов - Болеслав Михайлович Маркевич!" - произносит моя мать общеустановленную для таких случаев формулу.

"Ах, князь, простите, я вас было не заметил", - рассеянно бросил упоенный своей блистательностью царедворец и, полуоборотясь, милостиво протянул Щербатову два пальца.

Заведомо бывший у царя Александра II в большой опале, материально захудалый "Рюрикович" побледнел. Почтительно склонясь и приняв двумя же пальцами у самого ногтя только один палец Маркевича, он приподнял всю его пухлую руку и, слегка покачивая ее в воздухе, самоунижительно произнес: "О, вы слишком щедры! Такому маленькому человеку, как я, и одного вашего пальца слишком достаточно!" С этим он полубрезгливо отстранился, оставив опешившего "шамбеляна" ⁷⁶ с все еще висевшей в воздухе пустой рукою.

Через два десятка лет писатель, никогда не забывавший этот "пассаж" у Таврического сада, вложил в уста дошлого петербургского иерея твердое научение, даваемое им его собеседнику:

"Есть чем стесняться? Суньте два пальца вместо руки, - вот и сановник. Heyжели у вас на это образования недостанет?.." *

Чтобы кончить с Маркевичем, приходится немножко забежать вперед.

В начале 1875 года над ним стряслась беда: он был уличен во взятке, или, как острили некоторые, "в братке", с арендатора "С.-Петербургских ведомостей" Ф. П. Баймакова, молниеносно лишен придворного звания и вынужден подать в отставку как член Совета министра народного просвещения **. Все рухнуло сразу, погиб камергерский "ключ", белые брюки, шляпа с плюмажем... Отказался принимать его, пока он не "обчистится", и Катков. Величие с заносчивого хлыща сошло. Опешив, он в первые дни трескуче разыгравшегося скандала бегал к нам и вел взволнованные самооправдательные беседы с моим отцом, запираясь в его кабинете.

* "Мелочи архиерейской жизни". - Собр. соч., т. XXXVI, 1902-1903, с. 34. В иерее подразумевается настоятель храма Спаса на Сенной, священник Иоанн Образцов.

** Об увольнении "по прошению" объявлено в "Правительственном вестнике" N 40 от 18 февраля 1875 г.

"Русского вестника", хотя и не называя его по имени, но прозрачно, в непостоянстве в дружбе, в которой стоек был покойный граф *.

Но "печали вечной в мире нет и нет тоски неизлечимой": погоревав и осмирнев, он, по выражению Лескова, "поправился и духом и брюхом" **.

Оставляя его всячески "поправляться" и дальше, возвращаемся назад.

Истекал 1874 год. По стародавним преданиям и обычаям, каждый Новый год встречался дома, в семье, с близкими. К этому все и располагалось, шло.

Тридцатого декабря Юлия Денисовна Засецкая просит Николая Семеновича перенести какое-то его чтение у нее со вторника, приходящегося, как оказалось, на 31 декабря, на четверг, 2 января, так как графиня Сумарокова не может присутствовать на этом чтении раньше.

"Ваше чтение и письмо к вам И. С. Аксакова мне снилось всю ночь, - пишет Лескову его великосветская почитательница. - Мне почему-то кажется, что Россия - именно церковь Пергамская. Душевно поздравляю вас с Новым годом. Вам желаю, главное, здоровья, а нам, толпе, восхищаться новыми плодами вашего творческого ума", - заканчивала свое письмо Засецкая ***.

Выходит, что Новый год Лесков встретит все-таки дома. Но вот заутро новая дамская записка:

"Не смотря, что чтение, с вашего согласия, отложено на четверг, приезжайте к нам на чашку чая и встретимте Новый год. Сестра Висконти на другой день нового года уезжает и особенно желает с вами еще провести вечер. Итак, до свидания ****.

На другой день Лесков шлет в Москву И. С. Аксакову полный тепла привет и обстоятельный доклад:

* "С.-Петербургские ведомости", 1875, 3 и 5 октября, N 264, без подписи, и N 266, за подписью "Б".

"Шестидесятые годы", с. 328, 329, 333. Вскользь этот случай затронут Лесковым в статье "О литературных контрактах". - "Новости и биржевая газета", 1888, N 156, 7 июня, изд. 1-е ⁷⁷.

*** Письмо от 30 декабря 1874 г. - ЦГЛА.

**** Письмо от 31 декабря 1874 г. - Там же.

"Прежде всего поздравляю вас с новым 1875 годом: желаю вас видеть здоровым, долгоденствующим и благополучным во всех делах и начинаниях. Старый год канул в вечность, а сей новый всеми встречен как-то сумрачно, итак сказать, безуповательно: выдуманная на Страстном бульваре * фраза о "пожертвованном поколении" облекается в плоть и гнетет и душит. Жить одним сознанием, что гимназисты учатся лучше, чем учились пять лет тому назад, - просто томление духа, и ничего себе так пламенно не желаешь, как того, чтобы не иметь никаких желаний. С такими мыслями встретили мы вчера в полночь в кружке добрых людей (у Засецкой), где вспомнили вас добром и пожелали, чтобы разомкнулись давно умолкшие уста ваши, и тут же почувствовали, что на все это нет никаких надежд, - что мы "пожертвованное поколение..." **.

Итак, 1875 год, против строгого старого обычая, встречался главою семьи не дома. Он встречался Лесковым в просторных покоях Засецкой, в доме ее на шумной perspective Nevsky, 88, appartement 101 ***, как означалось на ее письмах. Встречался, пусть и безуповательно, но оживленно и уютно, в беседе с единомышленниками, за радушною хлеб-солью восхищенных "творчеством ума" писателя аристократических его поклонниц...

Личные перспективы Лескова - и по службе, и в литературе, и в области чувства - становились все безотраднее. Всего болезненнее переносилось все-таки тяготевшее над ним "отвержение от литературы", вне которой для него не было жизни.

Наступал пятнадцатый год многострастного служения ей. Шел пятый десяток от роду. Лучшая часть лет была уже позади, а жизнь до сих пор ни в чем не устроена! Родные говорят, что он все еще "мечется". Ни одна из ставившихся целей не достигнута. Бесконечная цепь неудач...

* Катковская штаб-квартира в Москве.

** Письмо от 1 января 1875 г. - Пушкинский дом.

фр.).

Не сделали весны многоработные "Соборяне". Со всеми его "изяществами", ничего не принес и полгода вытачивавшийся, якобы "скоропомощный", "Ангел"!

Писательский горизонт неуклонно мрачнеет. Кольцо литературных "терзательств" суживается, грозя окончательно замкнуться. Создается представление полной безнадежности...

Какое требовалось мужество для перенесения такого положения долгие годы! Какие силы, воля и вера в свой талант нужны были, чтобы все это превозмочь!