• Приглашаем посетить наш сайт
    Жуковский (zhukovskiy.lit-info.ru)
  • Жизнь Николая Лескова. Часть 2. Глава 4.

    Вступление
    Часть 1: 1 2 3 4 5 Прим.
    Часть 2: 1 2 3 4 5 6 7 8 Прим.
    Часть 3: 1 2 3 4 5 6 7 8 Прим.
    Часть 4: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 Прим.
    Часть 5: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 Прим.
    Часть 6: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 Прим.
    Часть 7: 1 2 3 4 5 6 7 8 Прим.
    Примечания, условные сокращения
    Ал. Горелов: "Книга сына об отце"

    ГЛАВА 4

    ОРЛОВСКАЯ УГОЛОВНАЯ ПАЛАТА

    Потеряв гимназическую позицию, подросток оказался в трудном положении: что делать, куда идти?

    Не в Панино же, где и отцу-то себя применить не к чему! Да там еще и не умиленная происшедшим мать...

    Широкие пути, открывавшиеся тогда университетом, закрылись. Горизонт обидно сужен. Приходится искать какого-то устройства в Орле или в Кромах. Благо тут еще есть не совсем заглохшие связи у отца и влиятельное богатое родство, у которого он, случалось, встречал самого "умоокраденного" губернатора Трубецкого. Но все они, по совести сказать, порядочно насолили своим аристократизмом и великолепием. Недаром самолюбивый отец поместил его с первого же класса на наемной квартире, а не нахлебником, из милости, у кого-нибудь из видных "свояков". Много пришлось хлебнуть горького на родной Орловщине, и в душе всегда мечталось со временем уйти из нее.

    * "Новое время", 1900, N 8701, 8705, 8710.

    Не удивительно, что в начальном писательстве ей отводятся подчас очень "неудобные" строки. Чего стоит хотя бы такое баснословие о разделе земли между Христом и дьяволом. "- Он хитер, ух как хитер, - говорил речистый рассказчик, имевший самое высокое мнение о черте. - Он возвел господа на крышу и говорит: "Видишь всю землю, я ее всю тебе и отдам, опричь оставлю себе одну Орловскую да Курскую губернии". А господь говорит: "А зачем ты мне Курской да Орловской губернии жалеешь?" А черт говорит: "Это моего тятеньки любимые мужички и моей маменьки приданая вотчина, я их отдать никому не смею..." *

    Однако не так страшен черт, как его малюют. В этой же "самой воровской и разбойничьей губернии", населенной "проломленными головами", стойко жили слышанные Лесковым еще в детстве от тетки Пелагеи Дмитриевны предания о благородных разбойниках, как Кудеяр 40, а самому выпадало встречать прообразы своих будущих "праведников", чистых сердцем Котина Доильца, Ивана Флягина, Храпошку, худого дворника Селивана и т. д. "до бесконечности"... В самом "прогорелом" Орле живут такие чудесные люди, как целитель травками купец Крылушкин, низводящий с солнца огонь и наблюдающий вместе с Голованом "зодии" медник Антон, добряки и бессребреники, всех не перечтешь.

    Так или иначе - надо было куда-то "поступить". Но куда? Слишком малый возраст не допускал определения на "коронную" службу. После двух-трех месяцев тяжелого межеумья, в которые Семен Дмитриевич успел списаться кое с кем из старых сослуживцев, Николая Семеновича удается пристроить в уголовную палату, помнившую еще, как успешно подвизался когда-то в ней его отец. Но в какой же роли? О, в самой жалкой - вольнонаемного служителя, одним из писцов, начинавших карьеру где-нибудь в углу, за шкафом, на табуретке, с гусиным пером за ухом и традиционной помадной банкой вместо чернильницы.

    Плохо, но все же выход из тупика, выход на какую-то, пусть и ничего не обещавшую в будущем, но дорогу. Конечно, предстоит немало унизительного. Еще бы: между положением воспитанника губернской, по преимущест-

    * "На ножах". - Собр. соч., т. XXVII, 1902-1903, с. 108.

    ву дворянской гимназии и вольнонаемного писца какого-то приказа - бездна!

    "хорошем доме". Не только можно, но даже должно появляться в указанные дни и у боярыни Плодомасовой-Зиновьевой, и у Страховых, и у Тиньковых, и у Кологривовых, словом, у всех, ревниво державших претенциозный тон родственников и свойственников, принадлежавших к "губернскому свету". А как там показаться во образе подканцеляриста? Да и гардеробчик небось похрамывает. Не закрылись ли двери их "салонов"? Не осторожнее ли в новом своем звании спуститься в значительно более скромные слои городского населения, в среду мелкого приказничества? Неизбежно так. Какая уж тут светскость и близость с богатеями и персонами! Приходилось кругом смириться.

    Первоначальный искус в палате тянется с полгода. Неофиту исполняется, наконец, полных шестнадцать лет. Становится возможным зачисление на государственную службу. Он подает установленное прошение, прилагая к нему любопытный документ:

    "ПОДПИСКА

    1847 г. мая 3 дня я, нижеподписавшийся, согласно примечанию к 407-й статье 3-го тома устава о службе и определению от правительства, дал сию подписку Орловской палате уголовного суда в том, что я не принадлежу ни к каким масонским ложам и другим тайным обществам, под какими бы то они названиями ни существовали, и что впредь к оным принадлежать не буду. Из дворян Николай Семенов сын Лескова руку приложил" *.

    Четверть века спустя Лесков вспомнит эту подписку в одной из своих статей **.

    При всей безрадостности предстоящей приказной службы на ней ему выпадает серьезная удача попасть под непосредственное начало и руководство <...> Иллариона Матвеевича Сребницкого, исполнявшего обязанности

    * "Орловские губернские ведомости", 1900, N 96, 16 марта.

    ** "Дневник Меркула Праотцева". - "Русский мир", 1874, N 70, 14 марта. Подпись - М. П.

    секретаря палаты. Становится не так страшно, но сиро в чужой среде и обстановке. Это мягкий, любящий литературу человек, который позже будет давать свои критические отзывы о первых произведениях начинающего писателя, а затем и подтверждать подлинность гимназических сцен, воспроизведенных в "Смехе и горе" *.

    Сребницкий был одним из наиболее любезных Лескову, по воспоминаниям, коренных орловцев. С ним он изредка переписывался и посылал ему отдельные свои издания **. Несомненно, Лесков видел и помнил в нем первого своего руководителя в чтении более современных литературных произведений с критическим уже подходом к читаемому. Это была не простая задача, и ученик сохранил заслуженную благодарность учителю за ее выполнение.

    Здесь сам собою напрашивается непустой вопрос. Много раз пытался я дознаться о происхождении неблагозвучного, нерусского псевдонима, придуманного в начале литераторства, - "Стебницкий". Спросить об этом самого отца я так никогда и не решился, так как хорошо знал, со сколькими огорчениями связана была его деятельность, шедшая под этим именем. Ничего не знал тут и кто-нибудь в родстве. На исходе 1920-х годов я много навещал в Детском Селе (город Пушкин) покойного библиографа произведений Лескова - Быкова. Сидя с ним как-то летом в парке, я задал ему давно мучивший меня вопрос.

    "Да, да, как же! Стебницкий! - всегда готовно и дружелюбно откликнулся уже почти совсем разрушившийся Петр Васильевич. - Как же, помню! Это, видите ли, как говорили тогда, сложилось само собой, вернее переделалось... Он взял, собственно, "Степницкий", от слова степь, степной, мол, человек. Он ведь долго жил в Пензенской, степной губернии. Ну, вот и выбрал... А потом как-то глухое "п" само перешло в ясное "б", ну и вышло - "Стебницкий".

    * "Смех и горе", гл. 12. - Собр. соч., т. XV, 1902-1903, с. 32. Письма Лескова к Сребницкому 1866 и 1884 гг., ЦГЛА.

    ** Скончался 6 сентября 1892 г. в г. Орле. Письмо Лескова к нему от 6 сентября 1891 г. - Пушкинский дом. Упоминается в письмах к В. Л. Иванову (скончался 1 декабря 1900 г. в г. Орле). Тургеневский музей, Орел. - "Исторический вестник", 1916, N 3, с. 805-813.

    Утомлять переспросами и возражениями вельми дряхлого, начинавшего уже после длинной реплики и напряжения мысли впадать в дрему собеседника я не смел. Однако принять данного мне объяснения Не мог. Нет, думаю, не в степи тут дело. Так и остался при прежнем своем домысле: буква-то одна изменена не в "Сребницком" ли? "Рцы" заменено "тако". Тут и отроческие воспоминания, и литературное просвещение, глубоко запавшая за многое благодарность. C такой догадкой мириться легче, она к чему-то ближе *.

    В июне 1847 года приезжает в Орел высланный туда по известному "костомаровскому" делу А. В. Маркович. Для более удобного наблюдения за ним губернатор Трубецкой назначает его помощником правителя своей канцелярии 41. Появление этого образованнейшего и преданнейшего литературе молодого еще совсем человека сыграло для многих в Орле, а может быть, всего больше для Лескова, исключительную роль. О том, как она была велика, неопровержимо свидетельствуют два ярких показания самого Лескова.

    На шестом десятке лет, выдвинув свои соображения относительно правильности некоторых биографических данных о Марко-Вовчке, приведенных профессором Киевской духовной академии Н. И. Петровым в его "Очерках истории украинской литературы", Лесков говорил об "Опанасе": "Афанасий Васильевич сосредоточивал в себе много превосходных душевных качеств, которые влекли к нему сердца чутких к добру людей, приобретали ему любовь и уважение всех, кто узнавал его благороднейшую душу. Литературное образование его было очень обширно, и он обладал уменьем заинтересовывать людей литературою. В общем отношении он принес в Орле пользу многим. Этот-то замечательный молодой человек

    * Псевдонимная подпись "Стебницкий" впервые появилась 25 марта 1862 г. под первой беллетристической работой - "Погасшее дело" (позже "Засуха"). Держалась она до 14 августа 1869 г. Проскальзывают подписи "М. С", "С", и, наконец, в 1872 г. "Л. С", "П. Лесков-Стебницкий" и "М. Лесков-Стебницкий". Дальше все это отпадает 42. Среди других условных подписей и псевдонимов известны: "Фрейшиц", "В. Пересветов", "Николай Понукалов", "Николай Горохов", "Кто-то", "Дм. М-ев", "Н.", "Член общества", "Псаломщик", "Свящ. П. Касторский", "Дивьянк", "М. П.", "Б. Протозанов", "Николай-ов", "Н. Л.", "Н. Л.-в", "Любитель старины", "Проезжий", "Любитель часов", "N. L." "Автор заметки в N 82" ("Петербургская газета", 1887, N 86), "Л.".

    встретил Марью Александровну Вилинскую, которая, кроме своей несомненной природной даровитости, обладала также и прекрасной наружностью. Афанасий Васильевич полюбил молодую красавицу, и они сочетались браком - девица Вилинская стала г-жою Маркович, из чего потом сделан ее псевдоним Марко-Вовчок. Вскоре имени этой молодой дамы суждено было "расти", а имени Афанасия Васильевича "ма", но в сумме влияний, благоприятных раскрытию душевных сил и таланта Марко-Вовчка, Афанасий Маркович, по мнению многих, имел немалое значение. Во всяком случае он значил, конечно, гораздо более, чем орловский институт, который привлечен сюда Н. И. Петровым совершенно напрасно" *.

    На запрос задетого заметкой редактора журнала, публиковавшего "Очерки", Лесков твердо отвечает:

    "Заметка о Марко-Вовчке была моя, и я думаю, что Петров ошибается: М. А. не могла быть в орловском институте, и ее развитие всецело принадлежит ее прекрасному мужу, которого я очень хорошо знал и любил, да и обязан ему всем моим направлением и страстью к литературе. Он давно умер, убитый горем и, может быть, бесславием... Пусть Петров разъяснит: была ли она в институте, и очеркнет милую личность "пана Опанаса", которого супруга всегда стремилась стушевать ниже Пассека или Карла Бенни, иже недостойни быша разрешить ремень у ног его **44.

    Теплая память и глубокая признательность выливаются в массе упоминаний о "милом Опанасе" вплоть до самых предсмертных дней ***.

    Приведенные выше строки "Заметки" отведены целиком ему же, но там есть и другие, не менее ценные и характерные:

    "В Орле, в этом странном "прогорелом" городе, который вспоил на своих мелких водах столько русских литераторов, сколько не поставил их на пользу родины никакой другой русский город..."

    * Бесподписная заметка в отделе "Русская летопись" газеты "Новости и биржевая газета", 1883, N 104 первого и N 187 второго издания, 16 июля. Вызвана материалом, помещенным в июльской книжке "Исторического вестника" 1883 г. 43.

    ** Письмо к С. Н. Шубинскому от 23 июля 1883 г. Гос. Публичная б-ка им. Салтыкова-Щедрина.

    "Петербургская газета", 1895, N 51, 22 февраля.

    Здесь уже прямая гордость своим Орлом. Это уже не "чертова вотчина" начала литераторствования, а удовлетворенное запечатление огромных заслуг своей земли перед своею родиной.

    Но это все пришло, когда за плечами были десятки лет литературной работы, известность, кое-какая удовлетворенность совершенным и вера в дальнейшую возможность "совершать".

    В 1846 году Орел не сулил ничего. Приходилось идти, куда брали. А брали в жестокую школу! Обычаи и нравы в ней царили зловещие, темные... Но они же с беспощадной суровостью обогатят память, опыт и палитру будущего бытописателя, беллетриста.

    Много чудесного в этой области мог слышать Лесков раньше от своего отца. Теперь он будет узнавать уже сам, лично, непосредственно из "дел", из их течения по темному руслу негласного правосудия, которое на всю жизнь возненавидит и воспоминания о котором будет всегда сопровождать жарким скандированием любимых строк Хомякова ("России", 1854):

    И игом рабства клеймена;

    Безбожной лести, лжи тлетворной

    И лени мертвой и позорной

    И всякой мерзости полна!

    "Погасшее дело", "Язвительный", "Леди Макбет Мценского уезда".

    Одному тюрьмоведу Лесков писал: "Мир, который вы описываете, - мне неизвестен, хотя я его слегка касался в рассказе "Леди Макбет Мценского уезда". Я писал, что называется, "из головы", не наблюдая этой среды в натуре, но покойный Достоевский находил, что я воспроизвел действительность довольно верно" *. Иначе, надо думать, он и не поместил бы рассказа в "Эпохе" **.

    Несомненно, что пребывание в орловском судилище привило Лескову незаурядный, как бы профессиональный, интерес к криминалистике. Отдавшись уже коммерческой деятельности, он почему-то в маленьком городишке

    "Звезда", 1931, N 2.

    ** "Эпоха", 1865, январь.

    "Литовский замок", отводя этому посещению обширные столбцы в номерах газеты **. Видна исключительная заинтересованность, своего рода вкус к исследованию духовных движений, побуждений и настроений, благоприятствующих совершению преступлений.

    "Я не могу брать фактиком, а беру кое-что психиею 45, анализом характера" ***, определял однажды Лесков свои приемы творчества, почему-то забывая о впечатлениях и опыте вынесенных еще из "полного неправдой черной" губернского уголовного суда, который бросил при первой к тому возможности.

    В "Некуда" в одной главе между собеседниками ведется спор - бывают ли у простонародья драмы даже и тогда, когда налицо есть чья-либо гибель или убийство? Напоминается при этом и "Гроза" Островского 46, и "Горькая судьбина" Писемского ****.

    "Сборник русских уголовных процессов" *****47.

    И сам он всегда заинтересовывался каждым оповещенным в газетах преступлением и следовавшим затем процессом.

    Обнаружение на льду трупа двухлетней девочки вызывает его острую заметку. Следователь просит его дать свое заключение о найденном на ребенке образке. Лесков охотно едет и дает "весьма полезные указания для обнаружения виновных" ******48.

    В разгар громкого в свое время процесса об убийст-

    * "Заметка о зданиях". - "Современная медицина", 1860, N 29.

    "Страстная суббота в тюрьме". - "Северная пчела", 1862, N 99, 101, 104, и "За воротами тюрьмы" - там же, N 110.

    *** Письмо к Н. А. Лейкину от 24 сентября 1883 г. ЦГЛА.

    **** Гл. 26. "Что на русской земле бывает". - Собр. соч., т. IX, 1902-1903, с. 17 и сл.

    ***** [Библиографическая заметка]. - "Литературная библиотека", 1868, февраль, с. 20-22; "Наша провинциальная жизнь". - "Биржевые ведомости", 1869, N 238.

    ****** "Об образке загубленного ребенка". - "Петербургская газета", 1885, N 57; "Образок обличитель" - там же, N 255.

    "психопатка" Семенова, Лесков пишет в связи с этим "делом" ряд статей и заметок, колко полемизируя в них с "Новым временем", а отчасти и с "Новостями и биржевой газетой". Некоторым из них он дает оригинальнейшие заглавия, в некоторых прибегает к мистико-библейскому устрашению убийцы. Не упустил осудить и кое-какие приемы следствия *.

    Почти негодующе и властно делались им указания в статье с зловещим заглавием "Женская тень, преследовавшая Семенову". В ней были такие строки:

    "Встарь подозреваемых в убийстве лиц так не охраняли, и встарь их нарочно приводили в сближение с трупом жертвы и наблюдали за ними при этом, а равно наблюдали и за их чувствами и ощущениями, вызываемыми воспоминаниями.

    ...Мы не поклонники старого судопроизводства. Мы хорошо помним все его недостатки и злоупотребления, далеко оставляющие за собою промахи и несовершенства нынешнего суда, - во всяком случае гораздо лучшего. Но что смущает общество, то смущает и нас: мы не понимаем целесообразности в тех смешных деликатностях с лицами, на вине которых лежит подозрение в преступлении и душу которых потому надо обязаны посмотреть". Дальше говорится, что за подозреваемой Семеновой во время содержания ее на экспертизе в сумасшедшем доме неотступно следовала женская тень, и наконец, почти в стиле уголовного романа, применяется острый завершительный эффект: "тень знает того, за кем ходит..." <курсив подлинника. - >.

    В авторе слитно и ясно сказываются - памятливый работник уголовного суда, библейский начетчик, мистик, опытный журналист.

    30 июня 1847 года Лесков "вступил в Орловскую

    * "Петербургская газета", 1884: "Об опасном человеке" - N 341; "Где ты?" - N 343; "Уймитесь волнения страсти" - N 349; "Он или она?" - N 356; 1885: "О пропаже психопатки Семеновой" - N 250; "Еще о психопатке" - N 251; "История с Семеновой" - N 255; "Женская тень, преследовавшая Семенову" - N 272; 1887: "Портится милый характер" - N 325.

    палату суда и причислен Орловским губернским правлением ко 2-му разряду канцелярских служителей" *.

    - канцелярскими служителями первого разряда.

    Но тут-то совершенно некстати и выяснилось, что, поглощенный переводами Ювенала и Флакка, Семен Дмитриевич, получив право на потомственное дворянство еще в 1825 году, двадцать два года не собрался оформить последнее. Это характеризует его равнодушие к некоторым вопросам и беззаботность о правах давно начавших появляться детей. В первую голову это сказалось на Николае Семеновиче, который по образованию прав на канцелярского служителя первого разряда не имел, а документально подтвердить свое дворянство оказалось нечем. Сословное преимущество могло здесь сослужить хорошую службу, но... отец сплоховал! Не услышал ли он тут от первенца упрека, может быть, более горького, чем делал ему сам за нежелание учиться? Явно под давлением сына Семен Дмитриевич 10 февраля 1847 года подает, наконец, более чем запоздалое прошение. В результате 11 марта 1848 года состоялось, тоже неторопливое, определение Орловского дворянского депутатского собрания: его с детьми внести в третью часть дворянской родословной книги, а соответствующие акты "вручить согласно прошению г. Лескова сыну его Николаю Лесскову". Сладилось дело едва не в канун смерти нечестолюбивого просителя. Что же касается до утверждения дворянства Департаментом геральдии Правительствующего сената, то таковое последовало уже полгода после смерти Семена Дмитриевича - 28 декабря 1849 года **.

    Получив на руки "определение" Орловского депутатского собрания, Николай Семенович представляет его по месту своей службы и без помехи причисляется "к первому разряду канцелярских служителей 1848 г. июля 28" 49.

    В этом же месяце он теряет отца. Смерть последнего ничем не сказывается на судьбе старшего сына, да и

    * Все послужные данные приводятся из аттестата Н. С. Лескова. - Архив А. Н. Лескова.

    семьи. Николай Семенович продолжает служить в Орле. Мать привычно хозяйствует в Панине. Мелкота при ней. Одиннадцатилетний Алексей Семенович - по определению отца, "юноша с большим талантом" - прекрасно успевает в Орловской гимназии, а летние вакации проводит в Панине же. Все идет как шло, по-прежнему, не возлагая никаких забот и обязательств на старшего из сыновей.

    Младочиновные годы Николая Семеновича текут по "высочайше утвержденному", так сказать, для приказных тех времен образцу: "забрасываются первые щенята" - читай: оставляется в ближайшем трактирчике первое жалование "во оставление сухомордия и в мочемордство вечное" *.

    Обычные картины провинциально-приказной жизни "глухой поры".

    С трепетом вспоминает о них писатель на закате жизни. Наблюдая, как гибнет искренно ценимый им поэт К. М. Фофанов, с горечью и ужасом проводит он жуткую параллель:

    "Это поэт с головы до ног, непосредственный, без выдумок и деланности. Он творит даже против воли. Но и пьет, может быть, против воли. Страшно пьет, как теперь в редкость, но как пивали мы когда-то: целой компанией до бесчувствия; просыпаясь, находили себя в комнате на кровати, на диване, на голом полу, без подушек, без одеял - одетыми, полуодетыми и совершенно раздетыми, с головой на чужих ногах. Страшное было время!.. Да..." **.

    В письме к очевидному былому сподвижнику в подобных молодечествах остаревший писатель элегически перебирает орловских товарищей юных своих лет:

    "Помню не только последнюю нашу встречу в Орле, но помню гораздо более раннюю пору - жизнь нашу близ Василия Великого у Хлебникова; чернокудрого "Евгена" с его "штанинами", корявого Лаврова, глистовидного Георгиевского в коричневом "франтове" с Ильинки, Жданова с шишкой на скуле и вас, отменно чисто выбритого, в "пальто-греке" летом и "хорьках" зимою. Помню

    * Лесков Н. Торговая кабала. - "Указатель экономический", 1861, N 221, с. 145-148.

    ** Фидлeр Ф. Ф. Литературные силуэты. - "Новое слово", 1914, август, N 8, с. 32-36.

    года). Оба, значит, старики и прожили жизнь совсем на различный манер, но друг друга помним и, надеюсь, рады бы встретиться" *.

    В следующий раз идут дополнительные вопросы: "Эти где? Живы ли и во что произошли? Все это ведь "могикане" приказничества!.. Теперь ведь и "род сей изъялся", и чем он заменился? Кажется, все-таки стало лучше того, что было во время оно. По крайней мере так мне кажется" **.

    Впрочем, и в одном из уже "изъявшихся", в чернокудром "Евгене" признается "широта и размах, которыми тот отличался от людей скаредной "приказной породы".

    Твердой рукой художника, накоротке, дан сочный "пэозаж" и "жанр" первых дней уже вполне самостоятельной жизни Лескова.

    На всходе ее было чего насмотреться, что практически усвоить, на что, частию "с содроганием", частию с улыбкой и признательностью, оглядываться...

    "определен помощником столоначальника Орловской уголовной палаты".

    По-своему немалая удача. Она грозила вовлечением молодого чиновника в круговорот узких служебных интересов, местных успехов, а с тем и легко возможным прирастанием к "своему месту", свычкой с провинциальной "дрязгой", помянутой уже карьерой статского советника В. Л. Иванова с венком на гроб от губернатора.

    Судьба смилостивилась: киевский дядя выражает готовность помочь неудавшемуся племяннику. А о прелестях столицы Украины юноша уже вволю наслушался столько манящего от во всем достоверного Марковича.

    7 сентября 1849 года Лесков берет двухмесячный отпуск и едет в Киев на разведку. На месте колебания быстро отпадают, но идут поиски. 28 сентября он подает

    * Письмо к В. Л. Иванову от 28 июня 1891 г. - "Исторический вестник", 1916, N 3, с. 805-806.

    "Исторический вестник", 1916, N 3, с. 806.

    прошение в Киевскую казенную палату о "перемещении" его "в оную" на службу. 31 декабря он зачисляется "в штат" этой палаты, а 24 февраля 1850 года "определен помощником столоначальника по рекрутскому столу ревизского отделения".

    С Орлом покончено "навечно".

    Вступление
    Часть 1: 1 2 3 4 5 Прим.
    Часть 2: 1 2 3 4 5 6 7 8 Прим.
    1 2 3 4 5 6 7 8 Прим.
    1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 Прим.
    Часть 5: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 Прим.
    Часть 6: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 Прим.
    Часть 7: 1 2 3 4 5 6 7 8 Прим.
    Примечания, условные сокращения
    Ал. Горелов: "Книга сына об отце"