|
ГЛАВА 11
"ВРАГИ ЧЕЛОВЕКУ ДОМАШНИЕ ЕГО" 163
Чрезвычайно выразительны изменения отношений Лескова с его братьями и сестрами. Более других теплы они были у него в свое время с ближайшим к нему по возрасту Алексеем Семеновичем.
Но вот, уже в 1871 году, и им дается своеобразнейшая иллюстрация в подарочной надписи на "разнохарактерном Попурри из пестрых воспоминаний полинявшего человека", под заглавием "Смех и горе" *.
"Достолюбезному старшему брату моему, другу и благодетелю Алексею Семеновичу Лескову, врачу, воителю, домовладыке и младопитателю от его младшего брата, бесплодного фантазера, пролетария бездомного и сея книги автора. 7 июля 71 г. СПб." **.
Она совсем не так весела, простодушна и шутлива, как может показаться с первого взгляда.
Родившийся 9 июня 1837 года, Алексей Семенович в действительности был на шесть лет моложе дарителя.
В "друге" и особенно в "благодетеле" таится не малая ирония. Дружба между двумя старшими из братьев жила когда-то, но с годами и с жизненным разобщением давно поблекла. Ходовое в былое время, искательно-почтительное наименование "благодетель", давно выброшенное из жизненного и бытового обихода, отдает скорее смешливым умалением, чем простосердечным признанием многоразличных услуг и заслуг одаряемого.
"Врачевание", являясь подлинной профессией последнего, помянуто законно.
А почему "воитель"? Алексей Семенович страстно любил лошадей и по своему положению бойко практикующего врача находил необходимым держать хороший выезд. Требовались, значит, и кучера, которые зачастую оказывались хорошими пьяницами, склонными во хмелю
** Архив А. Н. Лескова.
к буйству. Приведение их к порядку в некоторых случаях брал на себя сам могучего сложения хозяин, выросший в привычных традициях "доброго старого времени". Укрощение строптивых производилось из собственных его рук, отрезвляюще и незлобиво. "Лексей Семеныч - барин справедливый и отходчивый", приходилось слышать потом от укрощенного. Дальнейших последствий такие события не влекли за собой. "Люди" жили у него охотно и подолгу.
В начале 1871 года он приобрел приветливый каменный розовый особнячок с мезонином и деревянными флигельками, с изрядным местом и прекрасным садиком, в самом верху Михайловской улицы, под номером семнадцатым, у площади "Присутственных мест", почти рядом с златоверхим Михайловским монастырем и близко к знаменитому историческому Софийскому собору. Отсюда - "домовладыка".
Остается еще - "младопитатель". Но это уже шло изо всего образа жизни и ведения себя этим "старшим братом" по отношению решительно ко всему ближнему, дальнему или и вовсе призрачному родству или свойству, не считаясь с возрастом питаемых и призреваемых.
В области "родственности" два старших брата являлись воплощением двух взаимно противоположных начал.
Алексей Семенович исповедовал центростремительность. К нему лепилось, около него кормилось и ютилось и свое, и женино, и невесть чье до какого колена родство или свойство. Это был собиратель рода своего и добровольно сопричислявших себя к таковому. Здесь вечно одни приезжали, другие уезжали, третьи прочно селились по флигелькам и мезонинам. И все это всегда безотказно и радушно им "пропитывалось".
Николай Семенович с гимназических еще лет, год от года неотступнее, действенно являл центробежность. Останавливаясь на распре, жившей в родстве Надсонов и Мамонтовых, он 7 февраля 1887 года писал Алексею Семеновичу: "Зачем это необходимо, чтобы всегда и везде было так, что "враги человеку домашние его"? Из всех слов Христа - эти слова с детства моего казались мне самыми ужасными и безотрадными, пока открылось мне, что составляет полное возмещение этой утраты" *.
* Архив А. Н. Лескова (фонд Н. С. Лескова).
В год поднесения брату книги автору ее исполнилось сорок лет. Он поторопился бросить гимназию. "Старший брат", родившийся значительно позже, оканчивает ее с золотою медалью. Николай Семенович служит мелким чиновником; бросает службу, меняет ее на коммерческую деятельность; бросает и. ее; снова делается чиновником и опять уходит в отставку; наконец к четвертому десятку лет стремительно отдается литературе, которая приносит ему много бед; приобретает в ней имя, не приобретя не только особнячка, но хотя бы сколько-нибудь верно обеспечивающего заработка. Отсюда - во всем "младшее" бытовое положение; отсюда - "бесплодный фантазер" и "пролетарий бездомный".
"Фантазер" пущен в родстве давно. Есть слова, которые, как говорил Лесков, "липнут".
Блестяще окончивший университет по медицинскому факультету, оставленный секретарем университетской гинекологической клиники, быстро приобретший великолепную докторскую практику в городе, занявший заметное положение в городском самоуправлении, Алексей Семенович со своей стороны начинает признавать в старшем брате своем фантазироватость. Это ему никогда не прощается.
Подчеркнуто, не без горькой усмешки уступает Николай Семенович свое первородство, вынужденный признать первенствующее положение в родстве младшего брата.
Болезненно самолюбивый, не переносит он хотя бы и незлобивой шутки по отношению к себе, не извиняет кажущегося ему колким отзыва о нем. В итоге в письмах и беседах все чаще прорываются с его стороны по отношению к Алексею Семеновичу едкие характеристики и клички: "муж, думающий головами своих жен"; "бесструнная балалайка"; "фетюк", а то и - "безнатурный дурак".
Это доходит до брата из третьих уст, а вгоряче бросается ему и в лицо. Мало того - эти же термины мелькают в произведениях, воскрешая в памяти киевлян, к кому именно и с какою легкостью они примерялись в жизни.
Начинает злобиться и добродушный фетюк. Отношения стынут год от году больше. И неудивительно. Даже в самой подносимой книжке, повести "Смех и горе", в главах 79-й и 82-й пестрят многие из этих слишком хорошо памятных словечек.
"Фантазер", в свою очередь, так уязвлял Николая Семеновича, что не забывался никогда никому.
Даже на седьмом десятке лет, стариком, он не упускает уколоть им вдовую сестру Ольгу Семеновну, замешкавшуюся с ответом на его письмо:
"Отвечать на письма аккуратно могут люди свободные и несерьезные, вроде Гладстона или Льва Толстого, да иных еще пустяшных людей из "фантазеров", а умным и деловитым - всегда некогда, и до самой смерти они своих нужных дел не переделают" *.
"добром монахе", архимандрите Арсении Иващенко, который находил, что он, Лесков, "фантазироват" **. Но... что отпускается стороннему, на то да не посягает свой.
С течением лет братья совершенно разобщаются. Младший жалеет, но мирится, свыкается с создавшимся положением. Старший старательно культивирует в себе ощущение пренебреженности, оскорбленности. Прививается потребность засыпать кого только можно, вплоть до юных и робких племянниц, гневом дышащими жалобами на невнимание, а то и прямое презрение, якобы являемые ему братом Алексеем. Эта самоистязующая работа ведется с удивительным усердием.
В отроческие годы я смущенно читал в отцовском письме жесткие строки о всегда таком радушном и ласковом ко мне дяде моем: "Будь он скромен и не обижайся за то, что не все разделяют его любовь к ничтожеству и невежеству, - он все-таки прекрасный человек. Доля его в будущем, без сомнения, не обещает хорошего, но и это он сам устроил опять в пику образованности и возвышенности ума" ***.
Чем дальше, тем оценка становилась безнадежнее и обреченнее.
Так ли сильно был привержен невежеству Алексей Семенович, как и неразлучный с ним всю жизнь Михаил Лесков?
Нечего и говорить - они не жили в той напряженности работы мысли, в той остроте исканий, в которых
* Письмо от 30 января 1893 г. - Архив А. Н. Лескова.
** Письмо к П. К. Щебальскому от 10 ноября 1875 г. - "Шестидесятые годы", с. 334.
*** Письмо из Мариенбада в Киев от 12/24 июня 1884 г. - Архив А. И. Лескова.
горел их из нервов сотканный знаменитый брат. Однако по-своему, по-провинциально-киевскому, оба они были любознательны, начитаны, выписывали столичные газеты и "толстые" журналы, покупали у Оглоблина на Крещатике последние книги. Конечно, это не был пульс особо требовательного ума, но и в пику уму здесь, пожалуй, ничего не чинилось.
В 1879 году вдовый Алексей Семенович встречает новую избранницу сердца, Клотильду Даниловну.
По мере развития и углубления романа рождается желание прочно оформить отношения. Предстоит развод с Болотовым, бросившим жену с тремя детьми от него.
Мать и сестра Ольга Семеновна яро противятся этому браку. Они свыклись с мыслью, что сын и брат создан для их удобства и не должен иметь личной жизни.
Даже никогда ничего не искавший от брата Михаил Семенович шлет в Петербург не ахти сколь восхищенное по отношению к будущей невестке письмо, отмечая, что "она человек не злой, не умный, не красивый, не молодой, не здоровенный и пр. и пр. "не" - так что ею навряд ли кто поинтересуется, кроме его, а сживутся они на радость себе и никому на горе" *.
Но матери и сестре это было именно горе.
Не особенно выигрышное впечатление произвела она и в Петербурге в приезд свой туда с "женихом" в январе 1879 года.
Однако всесильная мягкость характера, удивительная сердечность и готовность служить всем и каждому чем только можно быстро располагают к ней все сердца. Через какие-нибудь полгода даже сам Николай Семенович в письме к брату Алексею от души приветствует ее приход словом, полным добрых надежд и благопожеланий.
Сменяет свое первоначальное равнодушие вскоре и младший из братьев, Михаил Семенович. Духовно согретый, он искренно привязывается и к невестке, и к двум ее девочкам, и даже к дефективному, но, как мать, беспредельно доброму ее сыну. По собственному предсказанию - сжился "на радость себе и никому на горе".
От петербургского брата идут хвалы и благодарения
* Письмо к Н. С. Лескову от 2 февраля 1879 г. - Архив А. Н. Лескова (фонд Н. С. Лескова).
"доброму человеку" за ряд серьезных услуг, которые он успевает оказать на первых же шагах.
В общем же отношения с Киевом все-таки продолжали глохнуть, лишь временами оживляясь при очередной желчной вспышке. Такими и дотянулись они до самой кончины Николая Семеновича.
Почувствовав большую жизненную усталость, Алексей Семенович подводит итоги непрерывно-трудовой жизни. Отклоняет переизбрание его на новое пятилетие директором Александровской городской больницы. Уходит, по прошению, со всех занимавшихся им должностей на пенсию. Продает свой дом. Покупает под Киевом, в Козелецком уезде Черниговской губернии, в широко раскинувшемся местечке Кабыжчи, благоустроенный хутор с просторным домом, садом, прудом и прочими угодьями. Замужние падчерицы насылают из своих, вблизи расположенных имений великолепных кур, индеек, павлинов, свиней, коров, лошадей. Дом - полная чаша! Сам он превосходительный, действительный статский советник, кавалер ордена святого Владимира третьей степени на шее, скромно, но прочно обеспеченный до гробовой доски. Хозяйка умелая, неутомимая. Можно считать - "в пределах земных совершил все земное" 164и приобрел заслуженный отдых.
Но вот, по второму году хозяйка начинает тяжко недомогать. Произносится страшное слово - рак!
Она встречает приговор спокойно, страдает, стараясь никого не обременять заботами о себе, умирает безропотно, бестрепетно, идя навстречу смерти, пришедшей 24 ноября 1901 года.
Дом "повивается" безысходной скукой. Все приходит в запустение. Тоска! Одинокая старость!
Впервые я посетил моего последнего дядю на этом его пепелище в январе 1903 года. Он показался мне старше своих лет. Без поглощенности привычными служебными и общественными интересами, без не менее привычных забот о нем самом со стороны "Клёти", без прежнего домашнего многолюдства, он жалостно одинок, как бы покинут всею прежнею жизнью. Однако внешне храбрился. Но это плохо удавалось. Пределом редко выдававшегося развлечения была пулька с местными иереями, мировым судьей и ветеринаром.
Вторично я прогостил у него Пасху 1908 года. При мне, как улыбаясь говорил он, ему было дано
"первое предостережение" - легкое кровоизлияние в мозг, на сутки стеснившее речь. После моего отъезда удар вскоре повторился. В беспомощном уже состоянии его отвезли опять в Киев. 8 декабря 1909 года он умирает. Погребен, согласно его воле, рядом с женой на кладбище села Пески, близ Кабыжчей. Некролог дан в "Киевлянине" от 10 декабря 1909 года.
По былому правому суду Лескова, это был человек которому "принадлежит уважение всякой души, способной понимать величие простых, но величавых в своей простоте поступков".
Прибавлю от себя: он был из тех людей, которые умеют "почувствовать добра приятство".
* * *
Следующим братом, родившимся 1 ноября 1841 года в Панине, был Михаил Семенович, единственно определенный на казенный счет в Орловский кадетский корпус. Немного послужив офицером, он перешел в акциз.
Холостяк, он весь век прожил с братом Алексеем, всегда в составе его семьи, в разделении с ним всех его интересов. Жили действительно по-братски. Он искренно горевал о чахотке и смерти первой жены брата, потом двухлетнего сына их Юры и не очень радовался предстоящей новой женитьбе на Болотовой. Но и на этот раз опять слился всею душой со всем составом новой семьи брата, полюбив невестку, лаская ее детей. После его смерти в записной его книжке оказались строки: "Все брату Алексею". Старший, петербургский брат этим от наследования волею покойного устранялся.
До конца семидесятых годов переписка между ним и старшим петербургским братом кое-как велась. В восьмидесятых - следов ее нет. На моих глазах он отдалялся от моего отца, не спрашивал о нем, молча смотрел куда-то мимо, вдаль, когда заходила о нем речь за обеденным или чайным столом.
В летние мои поездки на вакации на Украину я обязывался писать донесения о положении дел, настроениях и веяниях, преобладающих в родстве. Должен сознаться, что, как вижу теперь, я подчас писал их мальчишески умничая. На одно из таких моих писем отец отвечал: "Пустота чаще всего склоняет к занятиям глу-
постями, в числе коих можно полагать и вождение девчонок по кондитерским. Он <Михаил Семенович. - А. Л.> представляет уже собою нечто не столько жалкое, как даже презренное. Алексей по крайней мере - кормилец. Это не шутка, а заслуга" *.
Но вот выпала раз забота мирить сестру Геннадию с ее игумениею. И тут, без тени колебаний, Николай Семенович пишет Алексею Семеновичу: "Надо кому-нибудь ловкому и обладающему тактом в устных объяснениях побывать в Ржищеве. Я знаю, что это неприятно, досадительно и противно, но иначе нельзя. Из всех это мог бы сделать брат Михайла, достаточно неторопливый, толковитый и сметливый. Другие принесут один вред. (Не говорю о тебе, потому что тебе некогда). Две дуры обе проиграли, и им надо дать реванш, и это возможно, а без этого ничего не будет. Урок на Геннадию не подействовал: она сетует, что пострадала по доносу шести монахинь, а не считает, что сама посылала доносы, да еще безымянные... Чего благочестивее и лучше! Разобрать их нельзя. Все одним миром мазаны, но надо ее "заклинить назад" во что бы то ни стало" **.
комнаты, схватился в буфетной обеими руками за большой посудный стол, залил его хлынувшей из горла кровью и упал бездыханным.
Полетели телеграммы. Вспыхивает обмен письмами Петербурга с Киевом и еще много более оживленный с Витебском, где к тому времени жила сестра Ольга Семеновна с мужем Крохиным.
"Сейчас получил из Киева депешу от Алексея, что "брат Миша скончался". Депеша послана утром сегодня же в 7 часов, сегодня же он и отошел. Вероятно, и вы тоже получили такое же извещение, но на всякий случай пишу вам об этом. Я вчера вспоминал о Мише и
** Письмо к А. С. Лескову от 17 апреля 1886 г. - Архив А. Н. Лескова.
имел предчувствие, что его не увижу более в земной оболочке. Сейчас послал Алексею ответ по телеграфу, заключающийся в следующих словах: "Давно был лишен общения с ним, но вчера имел это предчувствие. Усопшему и живущим неизменная любовь". Дух мой смутился этою вестью, и жаль мне, что брат, к которому я питал живую любовь, уклонялся от общения и довел это до конца. Надо это простить ему и любить его. Он, без всякого сомнения, был человек из рода людей добрых, честных, сострадательных и благородных. В том, что он нас оставил и избегал, - надо искать причин в самих себе. Это еще может на что-нибудь годиться, ибо так можно в себе что-нибудь поправить. Если есть иная жизнь вне земного тела (во что я твердо верю), то дух брата Михайлы был благороден и благожелателен, - следовательно, он пойдет вверх, а не вниз - к лучшему, а не к худшему. "Кончен труд жизни, и он возвратился к богу - отцу духа". Ему благословение - живущим мир. Искренно желаю, чтобы никто ничего не распытывал и не подал бы ни малейшего подозрения в намерении во что-нибудь вступаться. Надеюсь, что таково же на этот предмет и ваше желание. А потому думаю, что всякие осведомления и расспросы должны быть крайне умеренны, а может быть лучше, если их вовсе не будет, потому что узнавать уже не о чем и не для чего иного, как для одного любопытства. Без сомнения, за Мишею был и досмотр и попечение в доме брата Алексея, который его любил, и все его там любили и имели все причины желать ему здоровья и продления его дней. Я не буду ничего писать, потому что не хочу рисковать быть оставленным без ответа и тем внести в собственную душу чувство обиды, о которой, против желания, будет жить воспоминание. Вы, разумеется, "поступайте как хотите - все равно будете раскаиваться". Но если не утерпите и станете справляться и что-нибудь узнаете, то сообщите мне только то, что касается болезни и кончины "в правде и в истине".
Н. Лесков" *.
* Письмо от 16 августа 1889 г. - Архив А. Н. Лескова (фонд H. С. Лескова).
Напряженность предостережений о непроявлении излишнего любопытства прекрасно характеризовала горделивость писавшего. Она полна опасений об усмотрении в таком любопытстве заинтересованности наследовательского порядка. Эта почти брезгливая щепетильность вскоре же нашла себе достаточное оправдание.
Прочитав какой-то, не сохранившийся, ответ от витебского зятя, Лесков пишет ему:
"Любезный друг Петрович!
Пусть так: когда получите известия о Мише - сообщите мне. Думаю - что он умер в доме брата и своею, естественною смертию. Впрочем, депеша была нарочито кратка, а случаи возможны самые непредвидимые. На этот счет, вероятно, были бы пространнее. "Горем" смерть одинокого человека называешь напрасно. Что такое смерть - никому не известно. Во всяком случае в ней есть покой от земной жизни, - а это одно уже есть благо, а не горе. Сказано так: "тяжело умирать, но хорошо умереть". Умереть, не оставляя беспомощных сирот и общественного дела, которому горел желанием служить для торжества правды и добра, - да это никакое не горе, а это "окончание экзамена". Миша уже свой экзамен выдержал, а у нас он еще впереди, и сколько ни живи - он все еще впереди будет... Вот это страшно, а "умершие блаженны". Миша, надеюсь, не оставил никого в таком сиротстве, и нечего об этом событии говорить лишнее. Смерть дело общее, окладное, которого избежать никто не может и с которым надо сдумываться и свыкаться, а не бояться слуха о смерти. Это постыдно и вредно для взрослого человека, который не может не знать, что все мы смертны и "думы наши за горами, а смерть за плечами". У китайцев есть много умного и хорошего, чему Грибоедов советовал нам "поучиться у китайцев", а у них дети дарят родителям гробы и желают "скорой и легкой кончины". Мне это всегда казалось умно и прекрасно. На что мне "многие лета"? Это чтобы все шлепать губами, чавкать пищу и слушать одни и те же слова глупости и притворства... То ли дело искреннее желание "скорой и легкой кончины"!.. "Окончить тысячи терзаний". А ты говоришь: "горе"... Совсем это не горе. Статистика доказывает, что умирает "определенное количество", - все равно как определенное количество билетов выходит в тираж. Вышел человек в тираж, да и все
тут. Ни вдовы, ни сирот, ни общественных дел, которым он был предан... О чем же слова печали? - Я очень нездоров: вчера в 1 ч. ночи посылал за Бертенсоном. При моей любви к врачам и доверии к их науке - это может тебе сказать, что мне очень не легко. Обнимаю вас.
"
Письмо, начинавшее приобретать известную нетерпеливость, было закончено под самый конец четвертой странички обыкновенного почтового листка. Но уже разыгравшееся во всю "нервическое" возбуждение дает завершительный взрыв: впоперек, по узенькому полю последнего листка, стоят две строки совершенно нечаянного, уже совсем беспощадного вывода: "Миша не умер ли назад тому лет 12? С тех пор он, кажется, только ходил по привычке к Семадени *. И тут кругооборот совершился: его есть кому заменить в этой службе обществу" **
Итог подведен: жизнь, пройденная без служения широким интересам и задачам общества, - не имеет оправдания.
Проходят две недели. Киев не спешит. Приходится опять писать в Витебск "Петровичу".
"О смерти брата Михаилы до сих пор еще не знаю никаких подробностей. Жду, что вы об этом доведаетесь и мне напишете. Все-таки хочется знать: как оборвалась его земная жизнь и как он встретил переход в иное положение - сознавал это или нет, оробел или имел мужество подчиниться неминуемому, сохраняя возможное достоинство духа? Пожалуйста, напишите, что вы узнаете.
- отказался, ибо боялся, что причиню этим человеку не пользу, а скорее вред" ***.
На третьем году после смерти Михаила Семеновича, отвечая как-то на полные негодования и обиды "разметные грамоты" сестры, Николай Семенович ставит Ольге Семеновне в образец поведение в отношении Алексея Семеновича: "Один только Миша воздал ему за дружбу
* Лучшая кондитерская на Крещатике.
** Письмо от 22 августа 1889 г. - Архив А. Н. Лескова.
*** Письмо от 30 августа 1889 г. (фонд Н. С. Лескова).
любил тех, кого Алексей любит <...> Это ведь только и есть одна-единственная возможность доказать ему благодарность!.. Вот ты и спроси себя: делаешь ли ты это? Проявляешь ли ты эту такою, какова должна быть любовь?" *
В середине сентября Алексей Семенович приезжает в Петербург и останавливается у брата. Цель приезда и течение дел явствуют из нового письма Лескова в Витебск: "Теперь справляю Алексееве поручение, состоящее в моем отречении от наследства по оставшемуся имуществу брата Михаила <...>. Денег осталось что-то около 41/2 т. и не все в наличности. Впрочем, я и не осведомлялся и ранее решал это для себя в том смысле, как оно делается. Унаследовав все, брат Алексей с тем вместе принимает на себя уплату Геннадии той самой суммы, какую давал ей покойный Миша... У брата Алексея Семеновича есть какая-то записочка руки покойного Миши, что он желает, чтобы "все" принадлежало Алексею. Стало быть, "все" "все Алексею". С моей стороны всякое самомалейшее вмешательство было бы неуместно, и притом Геннадия будет получать столько же, сколько получала, - стало быть, никакой денежной потери она не претерпевает" **.
В этот приезд Алексей Семенович пробыл четыре дня как бы на ходу. В Москве его ждала жена, предпочевшая остановиться там у каких-то друзей.
Со стороны создавалось впечатление, что братья боятся сбиться с тона. Темы для бесед подыскивались опасливо, ощупью. Все говорило о том, что оба они жаждут как можно скорее, и может быть, и прочнее прежнего, разобщиться. Мне, двадцатитрехлетнему человеку, посвященному обеими сторонами во все тайны их взаимных неудовольствий, выпадала невеселая и нелегкая задача рассеивать тяготу.
Настроение, подчас минута, благоприятствовали свободному от желчи суду или полному ею осуждению.
* Письмо от 29 марта 1892 г. - Архив А. Н. Лескова.
** Письмо от 19 сентября 1889 г. - Архив А. Н. Лескова (фонд Н. С. Лескова).
* * *
Как мы уже знаем, Семен Дмитриевич, не слишком бесповоротно собравшись как-то умирать, внушал старшему своему сыну, Николаю Семеновичу: "Нет жалчее существа, как в сиротстве девица". Для дочери слова его оказались вещими: жалчее ее в родстве не было - ее невзлюбила мать. Жилось постылому ребенку горше горького. Не обошлось и без такого толчка девочки о кованый сундук разгневанною чем-то матерью, после которого она почти перестала расти и сгорбилась.
Защита не игравшего большой роли в доме отца не смягчала положения. Со смертью его стало и того хуже.
По достижении пятнадцати лет забитая девочка видит единственное спасение в послушничестве. С трудом устраивается в Орловский монастырь. После подвизается в Киевском и, наконец, в Ржищевском, где и кончает свои безрадостные дни, на четверть века пережив своего именитого и "сурьезного" брата.
Какую образованность дали ей родители и какою грамотеей пустили ее на свет божий - убедительно скажут строки из письма ее к Николаю Семеновичу, писанного ею двадцати шести лет. Это уже прямое обвинение не только светски воспитанной матери, но и переводившему Ювенала и Флакка отцу. Завершается оно, буква в букву, так: "если взтумаеш ко мне писат то пиши на почту переяславскую а атуда на ржищевская станцию с пиридачию игумени марий ана пиридаст мне ево. я буду утешана твоими писмыми и глядет как не тепе прощай брат чалую тепе крепко и прошу незабыват ничтожную систру тваю послушничу многа грешную Наталию Лескову" *.
Киевские братья вообще терпели от сестры немалую докуку.
* Письмо без даты. - Архив А. Н. Лескова.
Какая-нибудь беседность с нею не на ржищевские темы - исключалась. Общению в сущности держаться было не на чем. Отношения с всесторонне далеким петербургским братом давно отмерли, переписка не велась.
Но вот, раннею весною 1886 года, по зову жившей тогда в Петербурге Ольги Семеновны Крохиной, сестра Геннадия, конечно с келейницею Феоною, приезжает повидаться, погостить, посмотреть столицу.
"а матя, вижу, плохо сошлась с Николаем Семеновичем" *.
А последний вскоре же пишет брату Алексею: "Сестра Геннадия, как я вижу ее, - крайне недалека и бестолкова, но при этом упряма и глупо надменна. Убеждения на нее не действуют. Чего нечем понять, того и не поймешь. Лучшего и более достойного, чем соревнование в монастырской сваре, она не видит в жизни" **.
Личное свидание в 1886 году не только не сблизило, но скорее еще внятнее раскрыло полное разобщение ржищевской сестры с петербургским ее братом. О переписке вопрос и не возникал. Расстались отчужденнее, чем свиделись.
Через два года, услыхав об угрозе нового свидания сестер, Лесков желчно пишет мужу Ольги Семеновны: "Не знаю, для чего они желают развозить свои особы! Что такое они друг другу могут сказать в совет, в поддержку или во вразумление?.. Надоедят друг другу с рыбкой да с маслом *** - только и всего удовольствия. Пора и сестре Ольге стать посерьезнее и отказаться от привычки "родственную жвачку жевать". Есть дочери, - они тоже сродни ей приходятся. Надо следить за раскрытием их душевных способностей. И за этим трудно <...>. Хороша беседа с тем, расставшись с кем человек чувствует себя хоть несколько успокоенным в своих сомнениях и вразумленным в своем неведении, но искать беседы, с кем и гово-
* Письмо к О. С. Крохиной от 10 марта 1886 г. - Архив А. Н. Лескова.
** Письмо от 17 апреля 1886 г. - Там же (фонд Н. С. Лескова).
*** Имеются в виду заботы о постном монашеском столе.
рить-то не о чем, - это дело достойное сумасшедшего дома, а не семейного дома. Если уж очень скучно, - возьми резинку, напиши на ней имена, да и жуй... Вот и все равно, что "родственная жвачка", с тем преимуществом, что не выйдет новой сплетни и нового ожесточения бабьих сердец, которым фетюки-мужья с одной и с другой стороны не умеют сказать мудрое и спасительное "цыц!" *.
Приговор, вынесенный сестрам, строг. Не мягче он и в отношении братьев.
Надежды преодолеть родственный квит - никакой.
* Письмо к Н. П. Крохину от 29 октября 1888 г. - Архив А. Н. Лескова.
|