|
ГЛАВА 2
"В СОМНЕНЬЯХ ИЗНЫВАЯ"
Четырехмесячное пребывание за границей дало на этот раз резкий поворот в некоторых прежних, с детства усвоенных, взглядах и всего больше в области религиозных воззрений.
"Вообще, - писал Лесков Щебальскому из Мариенбада, - сделался "перевертнем" и не жгу фимиама многим старым богам. Более всего разладил с церковностью, по вопросам которой всласть начитался вещей, в Россию не допускаемых. Имел свидание с молодым Невилем <французским теологом. - А. Л.> и... поколебался в моих взглядах. Более чем когда-либо верю в великое значение церкви, но не вижу нигде того духа, который приличествует обществу, носящему Христово имя <...> Но я с этим так усердно возился, что это меня уже утомило. Скажу лишь одно, что, прочитай я все, что теперь много по этому предмету прочитал, и выслушай то, что услышал, - я не написал бы "Соборян" так, как они написаны, а это было бы мне неприятно. Зато меня подергивает теперь написать русского еретика - умного, начитанного и свободомысленного духовного христианина, прошедшего все колебания ради искания истины Христовой и нашедшего ее только в одной душе своей. Я назвал бы такую повесть "Еретик Форносов", а напечатал бы ее... Где бы ее напечатать? Ох, уж эти "направления"!" *
Таково начало разномыслия с церковью, которому суждено было неустанно и неуклонно расти все грядущие годы, наполняя все произведения и статьи нового "ересиарха", начиная с вызвавших негодование правоверных, вроде И. С. Аксакова, "Мелочей архиерейской жизни" 45, переходя к неизданному еще "Клоподавию", к оглушительным "Полунощникам" и завершительному "Заячьему ремизу".
* Письмо от 29 июля 1875 г. - "Шестидесятые годы", с. 330- 331.
Какой путь! Какая смена умозрений!
В Горохове бабушка возила внука по монастырям и пустынькам. В Панине наставлял добрейший попик-запивушка Алексей Львов. В Орловской гимназии мальчик поучался "у лучшего и в свое время известнейшего из законоучителей, отца Ефимия Андреевича Остромысленского, за добрые уроки которого" Лесков "долго был ему признателен" *.
"Религиозность во мне была с детства и притом довольно счастливая, то есть такая, какая рано начала во мне мирить веру с рассудком", а с тем, думается, обрекала ее на неизбежность отхода от церковности, на сомнения, искания.
Уже в сравнительно раннем "Овцебыке" есть восклицание: "Неужто же, думал я, ничто не переменилось в то время, когда я пережил так много: верил в бога; отвергал его и паки находил его; любил мою родину и распинался с нею и был с распинающими ее! Это даже обидно показалось моему Молодому самолюбию, и я решился произвести поверку, - всему поверку, - себе и всему, что меня окружало в те дни, когда мне были новы все впечатления бытия".
И он пользуется случаем, чтобы побывать на родных стогнах, навестить все чем-нибудь памятные уголки и в их числе Площанскую богородичную пустынь. Без тени осуждения вспоминает он бывших веселых "слимаков" 46, ходящих сейчас уже солидными иноками. С особенной теплотой описывает совсем одряхлевшего прежнего "отца казначея", доживающего последние дни свои "на покое", почти умиленно рисует всех пустынножителей. Оно и понятно: несмотря на ряд колебаний, он все еще, "идя с народом в храм, одним с ним кланялся богам".
Самому ему в описываемую им пору все тридцать. Никакой критики ни на что не изливается. Так называемого "сеничкиного яда" ни признака 47. Пока - полное в вопросах веры сыновнее покорство духа и понимания. И притом не преемственно-поверхностное, а истекающее из личного ознакомления с основами исповедания и догм своей церкви, как и ее служителей, их быта, нужд, характеров и речи.
Откуда же все это пришло и как постиглось?
* "Владычный суд". - Собр. соч., т. XXII, 1902-1903, с. 92.
Вопрос не мог не занимать следящих за творчеством писателя читателей и еще острее, конечно, интересовал литературные круги.
"Графиня Толстая <жена поэта А. К. Толстого. - А. Л.> говорила мне, - пишет Лесков 27 ноября 1874 года И. С. Аксакову, - что вы ее спрашивали: почему я знаю духовенство? Откровенно вам отвечу: я сам этого не знаю" 48.
Пожалуй, оно почти так могло и быть: все слагалось исподволь, неощутимо нарастая и укрепляясь.
В доме человека, решительно, как бы брезгливо отвратившегося от рясы, всю жизнь проведшего в служилом кругу и женатого на женщине общедворянского воспитания, нетерпеливого богоискательства не чувствовалось. В этой области там удовлетворялись выполнением установленных обрядов и соблюдением исстари заведенных обычаев. Так прожили жизнь родители Николая Семеновича, как и братья и сестры, не исключая и монахини, всех меньше расположенной к каким-либо исканиям.
В таких условиях, как он писал в рассказе "О квакереях" *, в семью легче "проникал немножко дух английской религиозности", шедшей от Шкоттов, чем обрядово-мистический дух православной церковности, влияние которой праздно стремились найти в Лескове биографы-"скорохваты" (Фаресов и др.) 49.
Большая заинтересованность отечественным правоверием пришла не в благостной закономерности, не наследственно или преемственно, не с детства, а с возрастом, после многих борений и колебаний, с пытливым углублением религиозной мысли. С ним последовал поворот к еретичеству, в ожесточении своем много превзошедшему пассивное отвращение отца к рясе. С этого пути сворота уже не было.
Внимание к церкви начинается с гимназических лет, не без участия случая. Это запечатлено самим писателем и уже приведено нами в главе "Великолепная книга", в строках о добрейшей семье орловского этапного офицера, приючавшей многострадальных "духовенных", с детства необыкновенно заинтересовавших Лескова **50.
Здесь зародились любопытство и сострадание, перешедшие затем в горячее желание познать жизнь этих
* Собр. соч., т. XXXIII, 1902-1903, с. 98.
** Там же, т. XXXV, 1902-1903, с. 73.
"приниженных" и обездоленных страстотерпцев, теснимых жестокосердыми "святителями" типа Никодима, Смарагда и пр. Дальше интерес шел ввысь - от бытового и материального к духовному, идеологическому, к высшим вопросам веры.
как разрешалось властью.
"Гостомельские хутора, - писал он в статье "С людьми древнего благочестия", - на которых я родился и вырос, со всех сторон окружены большими раскольничьими селениями. Тут есть и поповщина и беспоповщина разных согласий и даже две деревни христовщины (Большая Колчева и Малая Колчева), из которых лет около двенадцати, по распоряжению тогдашнего правительства, производились бесчисленные выселения на Кавказ и в Закавказье. Это ужасное время имело сильное влияние на мою душу, тогда еще очень молодую и очень впечатлительную. Я полюбил раскольников что называется всем сердцем и сочувствовал им безгранично. С этого времени началось мое сближение с людьми древлего благочестия, не прерывавшееся во все последующие годы..." *
А десяток лет позже, в статье "О сводных браках и других немощах", опять звучит та же нота: "Я сам, будучи ребенком, не раз тайком бегал на маслобойню нашего старосты Дементия смотреть, как там какой-то заезжий поп, раскинув свою "шатровую церковь", служил в ней обедню... Мне очень нравилось, как мужики молились с своим попом, и я не только хранил их тайну от своих родителей, но даже сам имел сильное желание с ними молиться" **.
На этот раз вспоминается уже о прямом, откуда-то поднявшемся желании не только смотреть, но и самому начать молиться...
Олимпиец Гете выразил готовность воспользоваться верой однако не без осмотрительных оговорок, занесенных Лесковым в его записную книжку: "Благочестивые люди подобны дворянам - считают себя некоторого рода
* "Библиотека для чтения", 1864, сентябрь.
** "Гражданин", 1875, N 3, 4 от 19 и 26 января.
аристократами... Я буду очень доволен, если мне выпадет счастие, по окончании здешней жизни узнать другую; но я желал бы, чтобы со мною там не встречался никто из тех, которые здесь в нее верят. Иначе мне придется претерпеть мучения... Кто верит в будущую жизнь, пусть молча наслаждается этим счастьем; но у него нет основания воображать ее такою или иною" *.
В "Автобиографической заметке" Лесков говорит, что в нем с детства была "счастливая" религиозность, рано начавшая "мирить веру с рассудком".
Не принимал ли он сначала за нее простую богомольность, перенятую ребенком от ветхозаветной бабушки Акилины Васильевны?
То, что определяется понятием "религиозность", - требует не детского мышления. В Орле эта богомольность легко заслонилась новизною гимназических и городских впечатлений. Затем подошло полное искушений отрочество, а дальше уже и совсем бурная молодость, со всеми ее увлечениями, признаниями, отречениями. Избыток сил и кипучесть темперамента одолевали и властвовали. Хаотически поглощались Фейербах, Бюхнер, Молешотт, Прудон, Вольтер, "потаенный" Шевченко... 5 Шла азартная переоценка многого из ценившегося раньше. Все мешалось, бродило... Старое отмирало. Новое не отстаивалось. Наступали годы, в которые творилось такое, "чего никто не знает". Было не до религии,
К в детстве чтимым алтарям потянуло очень не скоро, когда жизнь уже успела не раз "тронуть", принести не одно испытание, когда захотелось найти какую-нибудь опору для преодоления обильных ее трудностей. Вот тут-то стали воскресать давно похороненные чаяния. Потянуло к "положительным верованиям". Какого же толка? Где можно счастливее мирить веру с рассудком? Англиканство, при всех хваленых его достоинствах, - протестантски черство. Католичество со своими догмами всегда было чуждо. Как бы там ни было, а свое - роднее, теплее, уповательнее.
Решение было принято. Началось "дерзание". Пошли "Соборяне", "Запечатленный ангел", "На краю света"... Но вскоре же "рассудок" начал разлагать с таким трудом восстановленную "веру". Познанное за минувшие
* Выписки из книги "Разговоры с Гете", изд. Суворина, 1891 г., т. I, с. 91, 95. Автограф Лескова - в ЦГЛА.
годы уже подвергалось беспощадному разбору, анализу, отвержению. Верить более хочется, чем удается на самом деле.
Горький писал о Льве Толстом: "Он всегда весьма расхваливал бессмертие по ту сторону жизни, но больше оно нравилось ему - по эту" *.
Вне сомнений, так же с этим было и у Лескова.
А в общем - цепь противоречий, "томленье духа". Оно чувствовалось в произведениях, статьях, и особенно - в письмах.
"Он <Л. Н. Толстой. - > говорит весело об умерших, - пишет Лесков Суворину 12 апреля 1888 года. - Они, правда, не страдают уже... Им ничего не страшно, - терять больше нечего. "Покой небытия", "нирвана", "блаженны умершие", "иже не суть"... Вот и все, что есть. Один мужик говорил: "Слава те господи, что он <сын. - А. Л.> теперь отстрадамшись, а то бы еще надо терпеть"... Я, признаться, всегда думаю так, как этот мужик, но я верю в бессмертие духа и даже убежден, что это так. Тут - школа, которую надо пройти, а потом будет перевод в другой класс, - может быть, высший, а может быть, в низший... Это видно "как зерцалом в гадании", но видно, и видят это люди очень дальнозоркие: Сократ, Сенека, Платон, Христос, Ориген, Шопенгауер, Л. Толстой. Как хотите, а компания завлекательная..." **
Случился у меня в семье смертно больной. "Мужество возможно только при хорошей уверенности, в нескончаемости жизни, - пишет мне ободряюще отец. - Это достигается трудно, но - достигается, и по достижении "возрастает, как зерно, из которого выходит тенистое дерево, под которым есть покой". Помогают к этому великие люди - "светочи человечества". Теперь их можно купить всех (в "Посреднике" на Лиговке) за 30 копеек. Это: 1. Сократ, 2. Диоген, 3. Паскаль, 4. Марк Аврелий, 5. Христиане I-х веков и 6. Эпиктет. Все эти 6 брошюр стоят 30 к., и ты их купи, и непременно купи, и непременно имей этих советников при себе, несмотря на то, что тебе теперь не до премудрости. Захвати их с собою, - они тебе принесут много радости и силы. Мы вечны, - мы назна-
* Собр. соч., т. XXII; ГИХЛ, 1933, с. 69.
** "Письма русских писателей к А. С. Суворину". Л., 1927, с. 66
Христа и Павла - "он с нами и в нас", и он близок и понятен, как автор актеру, исполняющему роль в пиесе. (Это удивительно ясно у Эпиктета.) "Автор твой знает, какую тебе роль назначил: ты же ее только выполни артистически старательно и с честью". В "другой обители" (по Христу) тебе дадут роль еще более трудную. Так и будем, сын мой, выручать нашего всемогущего автора, давшего нам такие непостижимости, как "разумение" и "жизнь" и "познавание неосязаемого в жизни"... Понимай бога Павлова. "Не спорь глина с горшечником: он лепит из тебя тот сосуд, какой в эту минуту нужен в его хозяйстве: ты хочешь быть кабинетною вазою, а в хозяйстве его нужен ты на горшок, чтобы щи варить или выносить помои". А ты и этому послужи и увидишь, как это тебя утешит и укрепит на путь, в котором "нет конца" *.
И уже в предсмертный год, как бы самоободряюще, утверждается М. О. Меньшикову: "Но гибель нас не ждет! Я этого принять не в состоянии и твердо верю, что будет миг перерождения" и дух наш для чего-то здесь воспитывается и "усовершается жизнию земною", или гадится ею" **.
Хороши слова, но какие-то не свои, а занятые... Не дышат они неколебимой личной убежденностью и не убеждают.
"Русские деятели в Остзейском крае" оказался введенным Лесковым прямой пиетический гротеск: автор, без запинки, предложил вспомнить какой-то не указываемый им, возможно апокрифичный, рассказ о "неверующем немце" 52к убеждению, что "бога нет". Что же он сделал с этим убеждением? Во-первых, из осторожности, он перевел это убеждение в категорию сомнений, а потом все-таки продолжал утром и вечером молиться - такою осторожной молитвой: "Господи! - если ты есть, - помилуй душу мою, - если
** Письмо от 16 февраля 1894 г. - Пушкинский дом.
она есть" Властвующий над ним культ перешел в натуру, которая сама по себе бережет от всего, что не будет благоприятствовать "тихому и безмятежному житию" *.
"можно верить более, чем в направления" 53. Позволим себе прибавить, может быть, более, чем в неопровержимость исповедно-риторических утверждений.
Солидная богословская и мистическая начитанность служила Лескову великолепным оружием в часто возникавших у него, главным образом по его же почину, горячих прениях по вопросам о бесповоротности смерти или преодолении ее духом. Приводились положительные утверждения ряда величайших древних и новых мыслителей, в красоте, глубине и тонкости которых всего легче было завязнуть, утонуть.
В последние годы особенно радует Лескова уверение Толстого - "у нее кроткие глаза". Он горячо благодарит Толстого за дарование этого совершенно нового, художественно ценного представления "ее", смерти. Письмо, в котором оно было дано, принесло Лескову "то, что было нужно", - ободрило. "Вы ее уже не пугаетесь и с нею освоились, - продолжает он. - Это имеет много успокоительного. Думать о "ней" я привык издавна, но с болезни моей овладел мною ужасный гнетущий страх, - я, кажется, просто боялся физических ощущений от того, "берут за горло", - писал он Толстому 10 января 1893 года **.
Легче становилось теперь представлять себе "ее" не страшной и жестокой, а кроткой.
Слышалось приписывавшееся Лермонтову стихотворение, в котором смерть приходила "неслышимо, незримо" и говорила "с тоской невыразимой": "Пора!" Смерть, которая "тихонько навсегда мои закроет очи - и в путь! И в жизни той она меня разбудит". Но как эта новая жизнь ни беспечальна и ни хороша, а неизвестный поэт кончал тем, что прежней "жаль мне будет. Да, жаль!" ***54
Везде, у всех все то же: как где-то там ни хорошо, а остаться здесь было бы лучше.
* "Исторический вестник", 1883, N 12, с. 505.
"Письма Толстого и к Толстому". М.-Л., 1928, с. 129.
*** Журнал "Развлечение", 1860, N 13, 26 марта.
Вспоминалось нечто и свое. Незаконченному рассказу "Явление духа", имевшему выразительный подзаголовок "Открытое письмо спириту" *, был избран эпиграф:
Что будет жизнь духа
Без этого сердца?
55
О бессмертии сердца нигде не благовествуется. А без него теряет цену и жизнь. Все рушится. Мрак. Безнадежность. Личное уничтожение страшит и оскорбляет: так дорогой сердцу талант погибнет? С этим нет сил примириться. Хочется, необходимо хоть чем-нибудь ободрить, утешить, в крайности хоть обмануть себя.
Высокочтимый Тютчев дерзновенно, но и растерянно восклицает:
Впусти меня! Я верю, боже мой!
Приди на помощь моему неверью!.. 56
"Ну что ж! В путь так в путь! На Волково, на Литераторские мостки! Как писал Курочкин:
Я в этот мир пришел пешком,
Но на свиданье к деду
Хоть и на дрогах, хоть шажком,
А все-таки **.
По обычаю в минуты большой напряженности мысли или взволнованности он отходит к окну. Тишина... Но вот слышится знакомый напев:
Прости, моя родная,
Прости, моя земля,
Лечуу далеко я!
Но и на небе чистом
Твои поля, луга,
Роскошно-золотисты,
* "Кругозор", 1878, N 1, 3 января.
** В. Курочкин. Погребальные дроги. - "Искра", 1869, N 13, 24 марта.
Чей это тихий голос, что это за грустью дышащие стихи?
Не пришел ли "неслышимо, незримо" загадочно умерший когда-то жизнерадостный, Иван Петрович Аквиляльбов, прозванный "Белым орлом" в "фантастическом рассказе" того же именования? 57
"в сомненьях изнывающий" Лесков. Поет тихо, раздумчиво пытливо всматриваясь в потемневшее небо, в начинающие мерцать звезды, поет, не находя ни на что ответа...
Да... себя не обманешь: земное, знаемое дороже призрачного, робко чаемого "по тот бок сени смертной" 58.
|