|
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
DELIRIUM TREMENS 1
Новые трепетания не успокаивались. Москва ждала скандала и чуть не дождалась его.
Утром одного дня Арапов вышел из своего дома с Персиянцевым, взяли извозчика и поехали ко Введению в Барашах.
Они остановились у нестеровского дома.
— Ступайте, — сказал Арапов, тревожно оглядываясь и подавая Персиянцеву из-под своей шинели тючок, обшитый холстом.
— А вы? — спросил Персиянцев.
— Я подожду здесь: всюду надо смотреть.
Персиянцев вошел на чистый купеческий двор и, отыскав двери с надписью «контора», поднялся по лестнице.
Посланный им артельщик возвратился с Андрияном Николаевым.
— От Розанова, — сказал Персиянцев.
— А! милости прошу, пожалуйте, — воскликнул центральный человек. — Как они, в своем здоровье?
— Ничего, — отвечал, краснея, непривычный ко лжи Персиянцев.
— Давно вы их видели?
— Вчера, — отвечал, еще более краснея, Персиянцев. — Вы получили вчера его письмо?
Получили-с, получили. А это что: товар?
— Да.
— Сколько же тут?
— Триста.
— Что ж, поскупились, али недостача? — шутил центральный человек и, взяв тючок из рук Персиянцева, пригласил войти далее.
Проходя третью комнату конторы, Персиянцев увидел Пармена Семеновича, любезно беседовавшего с частным приставом.
— Андрияша! чайку не хочешь ли? — спросил Пармен Семенович.
— Дей Митрев! — крикнул он, сев за конторку и усадив Персиянцева, несколько растерявшегося при виде частного пристава.
Показался артельщик самого древнего письма.
— Положь-ка эту штучку, да завтра ее в низовой посылке отправь Жилину.
— Слушаю, — ответил Дей Митрев и унес с собою тючок в кладовую почетного гражданина и 1-й гильдии купца Нестерова.
— Будет исполнено, — сказал Персиянцеву центральный человек, и они простились.
Проходя мимо Пармена Семеновича, Персиянцев раскланялся с ним и с частным приставом.
— Кланяйтесь господину доктору, — сказал опять Андриян Николаев Персиянцеву у порога.
Арапова не было у ворот.
Персиянцев глянул туда, сюда — нету.
Он пошел один.
Но не успел Персиянцев сделать несколько шагов, его нагнал Арапов.
— Что? — спросил он мрачно.
Персиянцев ему рассказал все, что мы знаем.
— А где это вы были? Я вас не видал за воротами.
— Я сидел в трактире, оттуда виднее. Я видел, как вы вышли.
— Ну, — говорил Арапов, усевшись дома перед Персиянцевым и Соловейчиком, — теперь за новую работу, ребята.
День целый Арапов строчил, потом бегал к Райнеру, к Рациборскому. Правили, переправляли и, наконец, сочинили что-то.
— Теперь черти, Соловейчик, — сказал Арапов.
И Соловейчик стал чертить.
На Чистых Прудах становилось скучновато. Новостей эффектных не было. Маркиз жаловался, что сходка топчет в его комнате полы и раздавила зубную щеточку накладного серебра.
Самым приятным занятием маркизы было воспитание Лизы. Ей внушался белый либерализм и изъяснялось его превосходство перед монтаньярством. Маркиза сидела, как Калипсо в своем гроте; около нее феи, а перед ними Лиза, и они дудели ей об образцах, приводя для контраста женщин из времени упадка нравов в Риме, женщин развратнейших дней Франции и некую московскую девицу Бертольди, возмущающую своим присутствием чистоту охраняемых феями нравственных принципов.
1 Белая горячка (лат.)
|