|
Глава двадцать восьмая. Те же раны
Переступив порог коротко знакомой ей калитки форовского домика, Лара остановилась: сквозь отворы неплотных ставень ей была видна комната, где за чайным столом сидели Катерина Астафьевна, а возле нее, друг против друга, Подозеров и Синтянина.
Объятому ревностью сердцу Лары показалось, что эти два лица помещаются слишком близко друг к другу, что лица их чересчур оживлены и что особенно ее муж находится в возбужденном состоянии. На каждое слово Синтяниной он отвечает целыми длинными репликами и то краснеет, то бледнеет.
Лара употребила все усилия, чтобы подслушать эту беседу: разговор шел о ней.
- Нет, ни вы, тетушка, ни вы, Александра Ивановна, не правы, - говорил ее муж.
- Ах, батюшка: я уже молчу, молчу, - отвечала Форова. - Я говорила говорила, да и устала, ум помутился и язык притупился, а все одно и то же: тебя спросишь, выходит, что ты доволен женой и что вы будто живете прекрасно, и жена твоя тоже своею жизнью не нахвалится, а на наш взгляд, жизнь ваша самая отвратительная.
- Чем-с? вы скажите же, чем?
- Тем, что она самая скучная, что же тут похвалить?
- Мы не ссорились и, вероятно, никогда не поссоримся.
- Ах, милый племянник, извини пожалуйста; я стара, меня этим не обманешь: лучше бы вы ссорились, да поссорившись, сладко мирились, а то, нечему, нечему радоваться.
- Маленькая ссора часто то же самое, что гроза, после нее воздух чище и солнце светит ярче, - молвила генеральша.
Подозеров вспыхнул.
- Ведь вы меня просто пытаете, - сказал он. - Я целый час пробыл здесь в цензуре, какой не ожидал. Вы уяснили меня себе при мне самом. Это очень оригинальное положение. По-вашему, я виноват в том, что моя жена не весела, не счастлива и... и, может быть, не знает, чего ей надо. Вы делаете мне намеки, прямой смысл которых, если позволите прямо выразиться, заключается в том, что продолжение жизни в таком порядке, каким она началась, может повести к бедам. То есть к каким же это бедам? Я помогу вам объяснить это: вы пугаете меня охлаждением ко мне моей жены и, и всем, что за этим может следовать при ее красоте и молодости. Должен признать, что вы правы, но так как мы здесь все друзья и ведем разговор не для того, чтобы спорить и пререкаться, а для того, чтобы до чего-нибудь договориться, то я вам, если угодно, выскажу, что у меня на душе. Лара не вправе требовать от меня горячей и пылкой любви.
- Тогда для чего же вы на ней женились?
- Потому что она этого хотела.
Обе женщины невольно переглянулись.
- Позвольте, - молвила генеральша, - но ведь вы Лару любили?
- У меня была к ней привязанность, доходившая до обожания.
- Нет, не вдруг, Катерина Астафьевна, но, впрочем, довольно быстро,
- По какой же это причине?
- Причина? - повторил Подозеров. - А причина та, что Александра Ивановна дала мне очень хороший урок.
Генеральша покраснела и, нагнувшись к работе, проговорила:
- Что? что? Я вам давала урок против Лары?
- Нет, за Лару.
- Где и когда?
- Вечером, накануне дуэли, в вашем осиновом лесочке.
Подозеров припомнил Синтяниной, что в том разговоре она убеждала его, что штудировать жизнь есть вещь ненормальная, что молодой девушке нет дела до такого штудированья, а что ей надо жить, и человеку, который ее любит, нужно "добиваться" ее любви.
- Я в самом деле нашел, что это справедливо и что у такой женщины, как Лара, любви надо добиваться. Но чтобы добиваться ее, значит жертвовать своими убеждениями, свободой мысли, свободой отношений к честным людям, а я этим жертвовать не могу, потому что тогда во мне не осталось бы ничего.
- Но вы, однако, от ее руки не отказывались?
- Зачем же, когда она мне сама прежде отказала?
- Но ты, батюшка мой, за нее свой лоб подставлял.
- Что же такое? И кроме того, я не за нее одну стрелялся.
Произошла маленькая пауза, после которой Форова, вздохнув, произнесла:
- Худо же тебе будет жить, моя бедная Лара!
- Напрасно вы ее оплакиваете. Поверьте, что если она вверила мне свою свободу, то я ничем не злоупотреблю. Как она поставила свою жизнь, так она и будет стоять, и я не ворохну ее и буду ей всегда преданнейшим другом.
- Только другом?
- Да; только тем, чем она хочет меня видеть.
- А полна от этого ее жизнь?
- Ну, а вы же допускаете, что не теперь, так со временем она может пожелать ее восполнить?
- Очень может быть.
- Кто же будет виноват в том, что может произойти?
- Произойти?.. Я не знаю, о чем вы говорите? Если она полюбит кого-нибудь, в этом никто не будет виноват, а если она меня обманет, то в этом, разумеется, она будет виновата.
- А не вы?
- Я!.. С какой же стати? Она мне вверила свою свободу, я верю ей. Кто обманет, тот будет жалок.
- Это значит, что ты ее не любишь, - молвила Форова.
- Думайте как вам угодно, я запретить не властен, но я властен жить для жены и для того, что я считаю достойным забот честного человека.
- С обоими с вами, господа, пива не сваришь, - проговорила генеральша и, начав собираться домой, добавила: - Оставим все это своему течению.
Вслед за нею поднялся и Подозеров.
Катерина Астафьевна молчала, но, когда Подозеров подал ей руку, она покачала головой и проговорила:
- Нет, кончено все: не она тебя не любит, а ты, Андрюша, к ней равнодушен. Иначе бы так не рассуждал. Жалко мне вас, жалко; очень уж вы оба себя уважаете, лучше бы этого немножко поменьше.
- И главное, что все это не так, - неосторожно молвила, совсем прощаясь, генеральша.
- И именно не так: ох, я вижу, вижу, что тебя что-то другое делает таким неуязвимым и спокойным.
- Вы отчасти правы; но знаете ли, что это такое?
- То-то не знаю, а хотела бы знать.
- Я вас удовлетворю. В жизни моей я пламенно добивался одного: господства над собою, и нынешняя жизнь моя дает обильную пищу этому труду, другого же я ничего не ищу, потому что мне ничего искать не хочется. Катерина Астафьевна еще раз качнула головой, и гости вышли. Лариса видела, как они сошли со двора, и пошла рядом и слышала, как Синтянина сказала Подозерову:
- Вы, Андрей Иванович, совершеннейший чудак, и Катя верно отгадывает, что вы уж через меру себя уважаете.
- Да, это быть может, но это единственное средство быть достойным того, что дороже обрывков ничтожного счастия.
Лара вернулась домой почти одновременно с мужем, который ее встретил, испугался немножко ее бледности и никак не мог добиться, где она была.
- Что с тобой, Лариса? - молвил муж. - Ты, может быть, больна?
- Нет; но... видела тебя...
- Ах, да, я был у Форовых и проводил оттуда генеральшу. Лариса изо всех сил сжала руки мужа и прошептала:
- Бога ради... оставь ее.
- Что за просьба, Лара?
- Я умоляю тебя! - и Лара заплакала.
- Мой милый друг, - отвечал Подозеров, - я тебя не понимаю, ты видишь, я постоянно занят и живу, никого не видя, один в деревне... За что же ты хочешь лишить меня старых друзей?
- Я буду жить с тобою в деревне.
- Ты соскучишься.
- О, нет, нет, я не соскучусь.
- Ну, прекрасно; это можно будет только летом, когда я устрою что-нибудь более чем две комнаты, в которых мещуся; но и тогда, Лариса, я не могу оставить моих друзей.
- Не можешь?
- Нет, не могу, да и для чего тебе это?
Был момент, удобный для самых задушевных объяснений, но Лариса им не воспользовалась: она встала, ушла к себе и заперлась.
Так и продолжалась жизнь наших супругов в течение целого года: со стороны мужа шла ровная предупредительность, а со стороны Лары - натянутое молчание, прерывавшееся для разнообразия лишь вспышками вроде описанной и заключавшееся тоже внезапным обрывом на недоговоренном слове. Один мотив неудовольствия оставался неизменным: это ревность к генеральше, и как скоро это раз прорвалось наружу и из тайны Лары и ее мужа сделалось известно всему дому, с нею уже не было мирной справы. Александра Ивановна смутилась этим известием, стала тщательно удаляться от встреч с Ларой и еще более с ее мужем; генерал, от внимания которого не могло укрыться это охлаждение, только улыбнулся и назвал Лару "дурой", сказав:
- Она судит, верно, по себе-с.
Форов сказал "наплевать", а Катерина Астафьевна, которая была первою из набредших на мысль о существовании такой ревности и последнею из отрицавших ее на словах, наконец разошлась с племянницей далее всех. Это последовало после отчаянной схватки, на которую майорша наскочила с азартом своей кипучей души, когда убедилась, что племянница считает своею соперницей в сердце мужа нежно любимую Катериной Астафьевной Синтянину, да и самое ее, Форову, в чем-то обвиняет.
- Матушка! - воскликнула, внезапно появясь к Ларисе, едва поправившаяся майорша, - ты что это еще за чудеса откидываешь? сама с мужем жить не умеешь, а чище себя людей мараешь!
И, начав на эту тему, она отчитала ей все, что принесла на сердце, и заключила:
- Стало быть, вот ты какая новейшая женщина; добрая жена радовалась бы, что ее муж не с какими-нибудь вертопрашными женщинами знаком, а дружит с женщиной честнейшею и прекрасною, с такою женщиной, у которой не было, да и нет и не может быть супирантов, а тебе это-то и скверно. Дура ты, сударыня!
и хочу простого с собою обращения.
но выбранила, тьфу! пусто тебе будь совсем! Прощай и не зови меня теткой.
Этим окончилось объяснение с Ларой, продолжавшей выжидать благого поворота в своей скучной жизни от капризов случая, и случай поспел ей на помощь: случай этот был возвращение Бодростиной со свитой в мирные Палестины отчего края.
|