|
Глава седьмая. Черная немочь
На дворе уже по-осеннему стемнело и был час обеда, к которому Глафира Васильевна ждала Горданова, полулежа с книгой на небольшом диванчике пред сервированным и освещенным двумя жирандолями столом.
Горданов вошел и тихо снял свое верхнее платье. Глафира взглянула на его прояснившееся лицо и в ту же минуту поняла, что Павел Николаевич обдумал свое положение, взвесил все pro и contra и решился не замечать ее первенства и господства, и она его за это похвалила.
"Умный человек! - мелькнуло в ее голове. - Что хотите, а с таким человеком все легче делается, чем с межеумком", - и она ласково позвала Горданова к столу, усердно его угощала и даже обмолвилась с ним на "ты".
- Кушай хорошенько, - сказала она, - на хлеб, на соль умные люди не дуются. Знаешь пословицу: губа толще, брюхо тоньше, - а ты и так не жирен. Ешь вот эту штучку, - угощала она, подвигая Горданову фрикасе из маленьких пичужек, - я это нарочно для тебя заказала, зная, что это твое любимое.
Горданов тоже уразумел, что Глафира поняла его и одобрила, и ласкает как покорившегося ребенка. Он уразумел и то, что этой покорностью он еще раз капитулировал, но он уже решился довершить в смирении свою "борьбу за существование" и не стоял ни за что.
- Вот видишь ли, Павел, как только ты вырвался от дураков и побыл час один сам с собою, у тебя даже вид сделался умней, - заговорила Бодростина, оставшись одна с Гордановым за десертом. - Теперь я опять на тебя надеюсь и полагаюсь.
- А то ты уже было перестала и надеяться?
- Я даже отчаялась. . - - . -
- Я не понимал твоих требований и только, но я буду рад, если ты мне теперь расскажешь, чем ты мною недовольна? Ведь ты мною недовольна?
- Да.
- За что?
- Спроси свою совесть! - отвечала, глядя на носок своей туфли, Глафира. Горданов просиял; он услышал в этих словах укоризну ревности и, тихо встав со своего места, подошел к Глафире и, наклонясь, поцеловал ее лежавшую на коленях руку.
Она этому не мешала.
- Глафира! - позвал Горданов. Ответа не было.
- Глафира! Радость моя! Мое счастье, откликнись же!.. дай мне услышать твое слово!
- Радость твоя не Глафира.
- Нет? Что ты сказала? Разве не ты моя радость?
- Нет.
- Нет? Так скажи же мне прямо, Глафира; ты можешь что-нибудь сказать прямо?
- Что за вопрос! Разумеется, я вам могу и смею все говорить прямо.
- Спрашивай и увидишь.
- Ты хочешь быть моей женой?
- Н... н... ну, а как тебе это кажется?
- Мне кажется, что нет. Что ты на это скажешь?
- Ничего.
- Это разве ответ?
- Разумеется, и самый искренний... Я не знаю, что ты для меня сделаешь. Горданов сел у ее ног и, взяв в свои руки руку Глафиры, прошептал, глядя ей в глаза:
- А если я сделаю все... тогда?
- Тогда?.. Я тоже сделаю все.
- То есть что же именно ты сделаешь?
- Все, что будет в моих силах.
- Ты будешь тогда моею женой? Глафира наклонила молча голову.
- Что же это значит: да или нет?
- Да, и это может случиться, - уронила она улыбаясь. - Может случиться!.. Здесь случай не должен иметь места!
- Он имеет место повсюду.
- Где нет воли.
- И где она есть.
- Это вздор.
- Это высшая правда.
- Высшая?.. В каком это смысле: в чрезвычайном, может быть, в сверхъестественном?
- Может быть.
- Скажи, пожалуйста, ясней! Мы не ребята, чтобы сверхъестественностями заниматься. Кто может тебе помешать быть моею женой, когда мы покончим с Бодростиным?
- Тc!.. Тише!
- Почем я знаю, что и кто? Да и к чему ты хочешь слов? Она положила ему на лоб свою руку и, поправляя пальцем набежавший вперед локон волос, прошептала:
- Да... вот мы и одни... "какое счастье: ночь и мы одни". Чьи это стихи?
- Фета; но не в этом дело, а говори мне прямо, кто и что может мешать тебе выйти за меня замуж, когда не будет твоего мужа?
- Тcс!
Глафира быстро откинулась назад к спинке дивана и сказала:
- Ты глуп, если позволяешь себе так часто повторять это слово.
- Но мы одни.
- Одни!.. Во сне не бредь о том, чем занят, - кикимора услышит.
- Я не боюсь кикиморы; я не суевер.
- Ну, так я суеверка и прошу не говорить со мной иначе как с суеверкой.
- Ага, ты меня отводишь от прямого ответа; но это тебе не удастся.
- Отчего же? - И Глафира тихо улыбнулась.
- Оттого, что я не такой вздорный человек, чтобы меня можно было втравить в спор о вере или безверии, о Боге или о демоне: верь или не верь в них, - мне это все равно, но отвечай мне ясно и положительно: кто и что тебе может помешать быть моею женой, когда... когда Бодростина не будет в живых.
- Совесть: я никогда не захочу расстроивать чужого счастья.
- Чьего счастья? Что за вздор.
- Счастья бедной Лары.
- Ты лжешь; ты знаешь, что я не думаю на ней жениться и не женюсь.
- А, жаль, она глупа и будет верною женой.
- Мне это все равно, ты не заговоришь меня ни Ларой и ничем на свете; дай мне ответ, что может помешать тебе быть моею женой; и тогда я отстану!.. А, а! ты молчишь, ты не знаешь, куда еще увильнуть! Так знай же, что я знаю, кто и что тебе может помешать! Ты любишь! Ты поймана! Ты любишь не меня, а Подозе...
Но Глафира быстрым движением руки захватила ему рот и воскликнула:
- Вы забываетесь, Горданов!
- Да, да, ты можешь делать все, что тебе угодно, но это тебе не поможет, я дал себе слово добиться ответа, кто и что может тебе помешать быть моею женой, и я этого добьюсь. Более: я это проник и почти уже всего добился; твое смущение мне сказало, кто...
- Кто?.. Кто?.. Кто?.. - перебила его речь, проникшаяся вдруг внезапным беспокойством, Глафира. - Ты проникся. . ты добился...
- А кто помешал тебе убить того, кого ты сейчас назвал? Горданов молчал.
- Что же ты молчишь?
- Что же говорить? Его спас "тик и так"; это редкостнейший случай.
- Редкостный случай? Случай?.. Случай стал между твоею рукой и его беззащитною грудью?..
- Да, "тик и так".
- Да, "тик и так"; это случай? - шептала Бодростина. - Много вы знаете со своим "тик и так".
- А что же, по-твоему, его спасло?
- Я это знаю.
- Так скажи.
- Изволь: уйди-ка вон туда, за ту перегородку, в посмотри в угол.
- Что же я там увижу?
- Не знаю; посмотри, что-нибудь увидишь. Горданов встал и, заглянув за дверь в полутемную комнату, в которую слабый свет чуть падал через резную кайму ореховой перегородки, сказал:
- Что же там смотреть? платье да тень.
- Что такое: как платье да тень?
- Там платье.
- Какое платье? Там вовсе нет никакого платья. Там образ, и я хотела указать на образ.
- А я там вижу платье, зеленое женское платье. Бодростина побледнела.
- Ты его видишь и теперь? - спросила она падающим и прерывающимся голосом.
Горданов опять посмотрел и, ответив наскоро: "нет, теперь не вижу", схватил одну жирандоль и вышел с нею в темную комнату.
Угол был пуст, и сверху его на Горданова глядел благой, успокоивающий лик Спасителя. Горданов постоял и затем, возвратясь, сказал, что действительно угол пуст и платья никакого нет.
- Я знаю, знаю, знаю, - прошептала в ответ ему Бодростина, которая сидела, снова прислонясь к спинке дивана, и, глядя вдаль прищуренными глазами тихо обирала ветку винограда.
Но вдруг, сорвав устами последнюю ягоду с виноградной кисти, она сверкнула на Павла Николаевича гневным взглядом и, заметив его покушение о чем-то ее спросить, простонала:
|