|
Глава девятнадцатая. О тех же самых
Прибыв в город, где у Катерины Астафьевны был известный нам маленький домик с наглухо забитыми воротами, изгнанный майор и его подруга водворились здесь вместе с Драдедамом. Прошел год, два и три, а они по-прежнему жили все в тех же неоформленных отношениях, и очень возможно, что дожили бы в них и до смерти, если бы некоторая невинная хитрость и некоторая благоразумная глупость не поставила эту оригинальную чету в законное соотношение.
Филетер Форов, выйдя в отставку и водворясь среди родства Катерины Астафьевны, сначала был предметом некоторого недоброжелательства и косых взглядов со стороны Ларисиной матери; да и сама Лара, подрастая, стала смущаться по поводу отношений тетки к Форову; но Филетер Иванович не обращал на это внимания. Майор Филетер Иванович не искал ни друзей, ни приятелей: он повторял на все свое любимое "наплевать", лежебочествовал, слегка попивал, читал с утра до поздней ночи и порой ругал все силы, господствия, начальства и власти.
Но Катерину Астафьевну это сокрушало, и сокрушало в одном отношении. Она боялась за душу Форова и всегда лелеяла заветную мечту "привести его к Богу".
Эта мысль в первый раз сверкнула в ее голове, когда принесенный в госпиталь раненый майор пришел в себя и, поведя глазами, остановил их на чепце Катерины Астафьевны и зашевелил губами.
- Что вам: верно, желаете батюшку позвать? - участливо спросила она раненого.
- Совсем нет; а я хочу выплюнуть, - отвечал Форов, отделя опухшим языком от поднебесья сгусток запекшейся крови.
- Вы не веруете в Бога? - грустно вопросила религиозная Катерина Астафьевна.
Майор качнул утвердительно головой.
- Ах, это ужасное несчастие!
И с тех пор она начала нежно за ним ухаживать и положила в сердце своем надежду "привести его к Богу"; но это ей никогда не удавалось и не удалось до сих пор.
Во все время службы майора в полку она не без труда достигла только одного, чтобы майор не гасил на ночь лампады, которую она, на свои трудовые деньги, теплила пред образом, а днем не закуривал от этой лампады своих растрепанных толстых папирос; но удержать его от богохульных выходок в разговорах она не могла, и радовалась лишь тому, что он подобных выходок не дозволял себе при солдатах, при которых даже и крестился, и целовал крест. По удалении же в свой городок, подруга майора, возобновив дружеские связи с Синтяниной, открыла ей свои заботы насчет обращения Форова и была несказанно рада, замечая, что Филетер Иванович, что называется, полюбил генеральшу.
- Нравится она тебе, моя Сашурочка-то? - говорила Катерина Астафьевна, заглядывая в глаза майору.
- Прекрасная женщина, - отвечал Форов.
- А ведь что ее делает такою прекрасною женщиной?
- Что? Я не знаю что: так, хорошая зародилась.
- Нет; она христианка.
- Ну да, рассказывай! Будто нет богомольных подлецов, точно так же, как и подлецов не молящихся?
И майор отходил от жены с явным нежеланием продолжать подобные разговоры.
Затем он сошелся у той же Синтяниной с отцом Евангелом и заспорил было на свои любимые темы о несообразности вещественного поста, о словесной молитве, о священстве, которое он называл "сословием духовных адвокатов"; но начитанный и либеральный Евангел шутя оконфузил майора и шутя успокоил его словами, что "не ядый о Господе не ест, ибо лишает себя для Бога, и ядый о Господе ест, ибо вкушая хвалит Бога".
- Если так, то не о чем спорить. Впрочем, я в этом и не знаток.
- А в чем же вы по этой части великий знаток?
- В чем? В том, что ясно разумом постигаю моим.
- Например-с?
- Например, я постигаю, что никакой всемогущий опекун в дела здешнего мира не мешается.
- Так-с. Это вы разумом постигли?
- Да, разумеется, потому что иначе разве могли бы быть такие несправедливости, видя которые у всякого мало-мальски честного человека все кишки в брюхе от негодования вертятся.
- А мы можем ли постигать, что справедливо и что несправедливо?
- Вот тебе на еще! Конечно, можем, потому что мы факт видим.
- А факт-то иногда совсем не то выражает, что оно значит.
- Темно.
- А вот я вас сейчас в этом просвещу, если угодно.
- Сделайте милость.
- Извольте-с. Положим, что есть на свете мать, добрая, предобрая женщина, которая мухи не обидит. Допускаете вы, что может быть на свете такая женщина?
- Ну-с, допускаю: вот моя Торочка такая.
- Ну-с, прекрасно! Теперь допустим, что у Катерины Астафьевны есть дитя.
- Не могу этого допустить, потому что она уже не в таких летах, чтобы детей иметь.
- Ну, все равно: допустим это как предположение.
- Зачем же допускать нелепые предположения. Евангел улыбнулся и сказал:
- Вы мелочный человек: вас занимает процесс спора, а не искомое; но все равно-с. Извольте, ну нет у нее ребенка, так у нее есть вот собака Драдедам, а этот Драдедам пользуется ее вниманием, которого он почему-нибудь заслуживает.
- Допускаю.
- Теперь-с, если б этот Драдедам был болен и ему нужно было дать мяса, а купить его негде.
- Вот Катерина Астафьевна берет ножик и режет голову курице и варит из нее Драдедаму похлебку: справедливо это или нет?
- Справедливо, потому что Драдедам благороднейшее создание.
- Так-с: а курица, которой отрезали голову, непременно думала, что с нею поступали ужасно несправедливо.
- Что же вы этим доказали?
- То, что факт жестокости тут есть: курица убита, - это для нее жестоко и с ее куриной точки зрения несправедливо, а между тем вы сами, существо гораздо высшее и, умнейшее курицы, нашли все это справедливым.
- Гм!
- Да, так-с. Есть будто факт жестокосердия, но и его нет.
- Ну уж этого совсем не понимаю: и оно есть, и его нет.
- Да нет-с ее, жестокости, нет, ибо Катерина Астафьевна остается столь же доброю после накормления курицей Драдедама, как была до сего случая и во время сего случая. Вот вам - есть факт жестокости и несправедливости, а он вовсе не значит того, чем кажется. Теперь возражайте!
- Я не хочу вам возражать, - отвечал, подумав, Форов.
- А почему, спрошу?
- Почему?.. потому что я в этом не силен, а вы много над этим думали и имеете начитанность и можете меня сбить, чего я отнюдь не желаю.
- Почему же вы не желаете прийти к какой-нибудь истине и разубедиться в заблуждении?
- Так, не желаю, потому что не хочу забивать себе и без того темные памороки этою путаницей.
- Памороки не хотите забивать? Гм! Нет-с, это не потому.
- А почему же?
Евангел снова улыбнулся и, сжав легонько руку майора немножко пониже локтя, ласково проговорил:
- Вы потому не хотите об этом говорить и думать как следует, что души вашей коснулось святое сомнение в справедливости рутины безверия! И посмотрите зато сюда!
образнику, плакала радостными и благодарными слезами.
- Эти слезы с неба, - шепнул Евангел.
- Бабье, ото всего плачут, - сухо отвечал, отворачиваясь, майор. Но веселый Евангел вдруг смутился и, взяв майора за руку, тем же добродушным тоном проговорил:
- Бабье-с? Вы сказали бабье?.. Это недостойно вашей образованности... Женщины - это прелесть! Они наши мироносицы: без их слез этот злой мир заскоруз бы-с!
|