|
Глава шестнадцатая. На курьерских
Наступивший за сим день был решителем судьбы пленника Ларисы. Несмотря на разницу в нраве и образе мыслей этого человека с нравом и образом мыслей Висленева, с Подозеровым случилось то же самое, что некогда стряслось над братом Лары. Подозеров женился совсем нехотя, не думая и не гадая. Разница была только в побуждениях, ради которых эти два лица нашего романа посягнули на брак, да в том, что Лариса не искала ничьей посторонней помощи для обвенчания с собою Подозерова, а напротив, даже она устраняла всякое вмешательство самых близких людей в это дело.
После того случая, который рассказан в конце предшествовавшей главы, дело уже не могло остановиться и не могло кончиться иначе как браком. По крайней мере так решил после бессонной ночи честный Подозеров; так же казалось и не спавшей всю эту ночь своенравной Ларисе.
Подозеров, поворачивая с насупленными бровями свои подушки под головой, рассуждал: "Эта бедная девушка, если в нее всмотреться поближе... самое несчастное существо в мире. Оно просто никто... человек без прошлого! Как она все это мне сказала? Именно как дитя, в душе которого рождается неведомо что, совсем новое и необъяснимое никаким прошлым... С ней нельзя обходиться как со взрослым человеком: ее нужно жалеть и беречь... особенно... теперь, когда этот мерзавец ее так уронил... Но кто же станет теперь жалеть и беречь? Я должен на ней жениться, хотя и не чувствую к тому теперь любовного влечения. Да и не все ли мне равно: люблю ли я ее страстной любовью, или не люблю? Я, правда, не Печорин, но я равнодушен к жизни. Я вникал в нее, изучал ее и убедился, что вся она пустяки, вся не стоит хлопот и забот... Все, что я встречал и видел, все это тлен, суета и злоба; мне надоело далее все это рассматривать. Я слишком поздно узнал женщину, которая не есть злоба и суета, и тлен, и эта женщина взяла надо мной какое-то старшинство... и мне приятна эта власть ее надо мной; но кто сама эта женщина? Жертва. В ее жертве ее прелесть, ее обаяние, и ее совершенство в громадности любви ее... любви без критики, без анализа..."
И в памяти Подозерова пронеслась вся его беседа в хуторной рощице с Синтяниной, и с каждым вспомянутым словом этой беседы все ближе и ближе, ясней и ясней являлась пред ним генеральша, с ее логикой простой, нехитростной любви.
"Великий Господи! Насколько вся эта христианская простота и покорность выше, прекраснее и сильнее всего, что я видел прекрасного и сильного в наилучших мужчинах! Как гадко мне теперешнее мое раздумье, когда бедная девушка, которую я любил, оклеветана, опозорена в этом мелком мирке, и когда я, будучи властен поставить ее на ноги, раздумываю: сделать это или не делать? Почему же не делать? Потому что она не выдерживает моей критики и сравнений с другою. А разве я сам выдерживаю с тою какое-нибудь сравнение? О чем тут думать, когда бедная Лара уже прямо сказала, что она меня любит и что ей не к кому, бедняжке, примкнуть. Что мне мешает назвать ее своею женой? Я разубедился немножко в Ларисе; предо мною мелькнуло невыгодное для нее сравнение, и только... И моя любовь рухнула от критики, ее одолела критика. Что же, если б она, эта страдалица, взглянула теперь в мое сердце? Как бы она должна была презирать меня с моею минутною любовью! Нет; это значит, что я не любил Ларису прежде, что она лишь нравилась мне, как могла нравиться и Горданову... что я любил в ней тогда мою утеху, мою мечту о счастии, а счастье... счастье в том, чтобы чувствовать себя слугой чужого счастья. Это одно, это одно только верно, и кто хочет дожить жизнь в мире с самим собой, тот должен руководиться одною этою истиной... Все другое к этому само приложится. Как?.. Но, Господи, будто можно знать, что к чему и как приложится? Надо просто делать то, что можно делать, что требует счастие ближнего в эту данную минуту".
С такими мыслями Подозеров слегка забылся пред утром и с ними же, открыв глаза, увидел пред собою Ларису и протянул ей руку.
Лара опустила глаза.
- Вы не отчаивайтесь, - сказал ей тихо Подозеров. - Все поправимо. Она пожала едва заметным движением его руку.
- Ошибки людям свойственны; не вы одни имели несчастие полюбить недостойного человека, - продолжал Андрей Иванович.
- Я его не любила, - прошептала в ответ Лариса.
- Ну, увлеклись, доверились... Все это вздор! Поверьте, все вздор, кроме одного добра, которое человек может сделать другому человеку.
- Вы ангел, Андрей Иваныч!
- О, нет! Не преувеличивайте, пожалуйста! Я человек, и очень дурной человек. Посмотрите, куда я гожусь в сравнении со многими другими, которые вам сочувствуют?
Лара молча вскинула на него глазами и как бы спрашивала этим взглядом; кого он разумеет?
- Я говорю об Александре Ивановне и о майорше.
- Ах, они! - воскликнула, спохватясь, Лариса и, насупив бровки, добавила шепотом: - Я вам верю больше всех.
- Зачем же больше?.. Нет, вас любят нежно... преданно и Форовы, и генеральша...
- А вы? - спросила вдруг с тревогой Лара.
- И я.
- Вы меня прощаете?
- Прощаю ли я вас?
- Да.
- В чем же прощать?
- Ах, не говорите со мною таким образом!
- Но вы ни в чем предо мною не виноваты.
- Совершенно так: я вас любил, но... но не нравился вам... И что же тут такого!
- Это не так, не так!
- Не так?
- Да, не так.
Лара закрыла ладонью глаза и прошептала:
- Не мучьте же меня; я уже сказала вам, что я люблю вас.
- Вы ошибаетесь, - ответил, покачав головой, Подозеров.
- Нет, нет, нет, я не ошибаюсь: я вас люблю.
- Нет, вы очень ошибаетесь. В вас говорит теперь жалость и сострадание ко мне, но все равно. Если б я не надеялся найти в себе силы устранить от вас всякий повод прийти со временем к сожалению об этой ошибке, я бы не сказал вам того, что скажу сию секунду. Отвечайте мне прямо: хотите ли вы быть моею женой?
- Да!
- Дайте же вашу руку.
Лариса задрожала, схватила трепещущими руками его руку и второй раз припала к ней горячими устами.
Подозеров отдернул руку и, покраснев, вскричал:
- Никогда этого не делайте!
- Я так хочу!.. Оставьте! - простонала Лариса и, обвив руками шею Подозерова, робко нашла устами его уста. Подозеров сделал невольное, хотя и слабое, усилие отвернуться: он понял, что за человек Лариса, и в душе его мелькнуло... презрение к невесте.
спокойствием той другой женщины!..
Лариса в это время тоже думала о той самой женщине и проговорила:
- В эту важную минуту я вас прошу только об одном: исполните ли вы мою просьбу?
- Конечно.
Лариса крепко сжала обе руки своего жениха и, краснея и потупляясь, проговорила:
Лариса выбросила его руки и, закрыв ладонями свое пылающее лицо, прошептала:
- Не вспоминайте мне... Она опять остановилась.
- О чем? Ну, договаривайте смело, о чем?
- О Синтяниной.
Подозеров обрадовался, когда Лариса тотчас после этого разговора вышла, не дождавшись от него ответа. Он встал, запер за нею дверь и задумался... О чем? О том седом кавказском капитане, который в известном рассказе графа Льва Толстого, готовясь к смертному бою, ломал голову над решением вопроса, возможна ли ревность без любви? Подозеров имел пред глазами живое доказательство, что такая ревность возможна, и ревнивая выходка Лары была для него противнее известной ему ревности ее брата в Павловском парке и сто раз недостойнее ревности генерала Синтянина.
"Однако с нею и не так легко, должно быть, будет, - подумал он. - Да, нелегко; но ведь только на картинах рисуют разбойников в плащах и с перьями на шляпах, а нищету с душистою геранью на окне; на самом деле все это гораздо хуже. И на словах тоже говорят, что можно жить не любя... да, можно, но каково это?"