| ||||||||||||
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
При входе новых гостей предводитель Плодомасов рассказывал Туберозову о современных реформах в духовенстве и возобновил этот разговор, когда Термосесов и Варнава уселись.
Уездный предводитель был поборник реформы, Туганов тоже, но последний вставил, что когда он вчера виделся с архиереем, то его преосвященство высказывался очень осторожно и, между прочим, шутил, что прекращением наследственности в духовенстве переведется у нас самая чистокровная русская порода.
— Это что же значит-с?— любопытствовал Захария.
Туганов ему объяснил, что намек этот на чистоту несмешанной русской породы в духовенстве касается неупотребительности в этом сословии смешанных браков. Захария не понял, и Туганов должен был ему помочь.
— Просто дело в том,— сказал он,— что духовные все женились на духовных же...
— На духовных-с, на духовных.
— А духовные все русские.
— Русские.
— Ну, и течет, значит, в духовенстве кровь чистая русская, меж тем как все другие перемешались с инородцами: с поляками, с татарами, с немцами, со шведами и... даже с жидами.
— Ай-ай-ай, даже с жидами!— тпфу, погань,— произнес Захария и плюнул.
— Да и шведы-то тоже «нерубленые головы»,— легко ли дело с кем мешаться!— поддержал Ахилла.
Протопоп, кажется, побоялся, как бы дьякон не сказал чего-нибудь неподлежащего, и, чтобы замять этот разговор о национальностях, вставил:
— Да; владыка наш не бедного ума человек.
— Он даже что-то о каком-то «млеке» написал,— отозвался из своего далека Препотенский, но на его слова никто не ответил.
— И он юморист большой,— продолжал Туганов — Там у нас завелся новый жандармчик, развязности бесконечной и все для себя считает возможным.
— Да, это так и есть; жандармы всё могут,— опять подал голос Препотенский, и его опять не заметили.
— Ай-ай-ай!— протянул Захария.
— Ну-с; вот приехал к нему этот кавалерист и сидит, и сидит, как зашел от обедни, так и сидит. Наконец, уж не выдержал и в седьмом часу вечера стал прощаться. А молчаливый архиерей, до этих пор все его слушавший, а не говоривший, говорит: «А что же, откушать бы со мною остались!» Ну, у того уж и ушки на макушке: выиграл пари. Ну, тут еще часок архиерей его продержал и ведет к столу.
— Ах, вот это уж он напрасно,— сказал Захария,— напрасно!
— Но позвольте же; пришли они в столовую, архиерей стал пред иконой и зачитал, и читает, да и читает молитву за молитвой. Опять час прошел; тощий гость как с ног не валится.
«Ну, теперь подавайте»,— говорит владыка. Подали две мелкие тарелочки горохового супа с сухарями, и только что офицер раздразнил аппетит, как владыка уже и опять встает. «Ну, возблагодаримте,— говорит,— теперь господа бога по трапезе». Да уж в этот раз как стал читать, так тот молодец не дождался да потихоньку драла и убежал. Рассказывает мне это вчера старик и смеется: «Сей дух,— говорит,— ничем же изымается, токмо молитвою и постом».
— Он и остроумен и человек обращения приятного и тонкого,— уронил Туберозов, словно его тяготили эти анекдотические разговоры.
— Да; но тоже кряхтит и жалуется, что людей нет. «Плывем, говорит, по глубокой пучине на расшатанном корабле и с пьяными матросами. Хорони бог на сей случай бури».
— Слово горькое,— отозвался Туберозов.
— Впрочем,— начал снова Туганов,— про ваш город сказал, что тут крепко. «Там, говорит, у меня есть два попа: один умный, другой — благочестивый».
— Умный, это отец Савелий,— отозвался Захария.
— Почему же вы уверены, что умный — это непременно отец Савелий!
— Потому что... они мудры,— отвечал, конфузясь, Бенефактов.
— А отец Захария вышли по второму разряду,— подсказал дьякон.
Туберозов покачал на него укоризненно головою. Ахилла поспешил поправиться и сказал:
— Отец Захария благочестивый, это владыка, должно быть, к тому и сказали, что на отца Захарию жалоб никаких не было.
— Да, жалоб на меня не было,— вздохнул Захария.
— А отец Савелий беспокойный человек,— пошутил Туганов.
Минута эта представилась Препотенскому крайне благоприятною, и он, не упуская ее, тотчас же заявил, что беспокойные в духовенстве это значит доносчики, потому что религиозная совесть должна быть свободна. Туганов не постерегся и ответил Препотенскому, что свобода совести необходима и что очень жаль, что ее у нас нет.
— Да, бедная наша церковь несет за это отовсюду напрасные порицания,— заметил от себя Туберозов.
— Так на что же вы жалуетесь?— живо обратился к нему Препотенский.
— Вы от нее не страдаете.
— Нет, горестно страдаем! вы громко и свободно проповедуете, что надо, чтобы веры не было, и вам это сходит, а мы если только пошепчем, что надо, чтобы лучше ваших учений не было, то...
— Да, так вы вот чего хотите?— перебил учитель. — Вы хотите на нас науськивать, чтобы нас порешили!
— Нет, это вы хотите, чтобы нас порешили.
Препотенский не нашелся ответить: отрицать этого он не хотел, а прямо подтвердить боялся. Туганов устранил затруднение, сказав, что отец протопоп только негодует, что есть люди, поставляющие себе задачею подрывать в простых сердцах веру.
— Наипаче негодую на то, что сие за потворством и удается.
Препотенский улыбнулся.
— Удается это потому,— сказал он,— что вера роскошь, которая дорого народу обходится.
— Ну, однако, не дороже его пьянства,— бесстрастно заметил Туганов.
— Да ведь пить-то — это веселие Руси есть, это национальное, и водка все-таки полезнее веры: она по крайней мере греет.
Туберозов вспыхнул и крепко сжал рукав своей рясы; но в это время Туганов возразил учителю, что он ошибается, и указал на то, что вера согревает лучше, чем водка, что все добрые дела наш мужик начинает помолившись, а все худые, за которые в Сибирь ссылают, делает водки напившись.
— Впрочем, откупа уничтожены экономистами,— перебросился вдруг Препотенский. — Экономисты утверждали, что чем водка будет дешевле, тем меньше ее будут пить, и соврали. Впрочем, экономисты не соврали; они знают, что для того, чтобы народ меньше пьянствовал, требуется не одно то, чтобы водка подешевела. Надо, чтобы многое не шло так, как идет. А между тем к новому стремятся не экономисты, а одни... «новые люди».
— Да; только люди-то эти дрянные, и пошло черт знает что.
— Да, их уловили шпионы.
— Нет, просто мошенники.
— Мошенники-и!
— Да. Мошенники ведь всегда заключают своею узурпациею все сумятицы, в которые им небезвыгодно вмешаться. У нас долго возились с этими... нигилистами, что ли? Возилось с ними одно время и правительство, возится до сих пор и общество и печать, а пошабашат их не эти, а просто-напросто мошенники, которые откликнутся в их кличку, мошенники и превзойдут их, а затем наступит поворот.
на Термосесова, но Термосесов даже и не смотрел на него, но зато дьякон Ахилла, давно дававший ему рукою знаки перестать, сказал:
— Замолчи, Варнава Васильич,— совсем не занятно!
Это взорвало учителя — тем более что и Туганов от него отвернулся. Препотенский пошел напролом.
| ||||||||||||