| ||||||||||||
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Учитель соскочил с места и подбежал к Туганову, говорившему с Туберозовым:
— Извините, что вас перебью... но я все-таки... Я стою за свободу.
— И я тоже,— ответил Туганов, снова обращаясь к протопопу.
— Позвольте же-с мне вам кончить!— воскликнул учитель.
Туганов обернулся в его сторону.
— А вы знаете ли, что свобода не дается, а берется?— задал ему Варнава.
— Hy-c!
— Кто же ее возьмет, если новые люди скверны?
— Ее возьмет порядок вещей.
— И все-таки это, значит, не будет дано, а будет взято. Я прав. Это я сказал: будет взята!
— Да ведь тебе про то же и говорят,— отозвался из-за стула дьякон Ахилла.
— Но ведь это я сказал: будет взята!
— А вам про что же говорят,— поддержал дьякона в качестве одномышленника Термосесов,— Пармен Семенович вам про то и говорит,— внушал Термосесов, нарочно как можно отчетливее и задушевнее произнося имя Туганова.
— Однако мне пора,— шепнул, выходя из-за стола, Туганов и хотел выйти в залу, но был снова атакован Варнавой.
— Позвольте еще одно слово,— приставал учитель. — Мне кажется, вам, вероятно, неприятно, что теперь все равны?
— Нет-с, мне не нравится, что не все равны.
Препотенский остановился и, переждав секунду, залепетал:
— Ведь это факт — все должны быть равны.
— Да ведь Пармен Семенович вам это и говорит, что все должны быть равны!— отогнал его от предводителя Термосесов с одной стороны.
— Оставь,— говорил он,— что ни скажешь — все глупость!
— Ах, позвольте, сделайте милость, я не с вами и говорю,— отбивался Препотенский, забегая с фронта. — Я говорю — вам, верно, Англия нравится, потому что там лорды... Вам досадно и жаль, что исчезли сословные привилегии?
— А они разве исчезли?
— Отойди прочь, ты ничего не знаешь,— сплавлял, отталкивая Варнаву, Ахилла, но тот обежал вокруг и, снова зайдя во фронт предводителю, сказал:
— О всяком предмете можно иметь несколько мнений.
— Да чего же вам от меня угодно?— воскликнул, рассмеявшись, Туганов.
— Я говорю... можно иметь разные суждения.
— Только одно будет умное, а другое — глупое,— отвечал Термосесов.
— Одно будет справедливое, другое — несправедливое,— проговорил в виде примирения предводитель.
— У бога — и у того одна правда!— внушал дьякон.
— Между двумя точками только одна прямая линия проводится, вторую не проведете,— натверживал Термосесов.
Препотенский вышел из себя.
— Да это что ж? ведь этак нельзя ни о чем говорить!— вскричал он. — Я один, а вы все вместе льстите. Этак хоть кого переспоришь. А я знаю одно, что я ничего старинного не уважаю.
— Это и есть самое старинное... Когда же у нас уважали историю?
— Ну послушай! замолчи, дурачок,— дружественно посоветовал Варнаве Ахилла, а Бизюкина от него презрительно отвернулась. Термосесов же, устраняя его с дороги, наступил ему на ногу, отчего учитель, имевший слабость в затруднительные минуты заговариваться и ставить одно слово вместо другого, вскрикнул:
— Ой, вы мне наступили на самую мою любимую мозоль!
По поводу «любимой мозоли» последовал смех, а Туганов в это время уже прощался с хозяйкой.
Зазвенели бубенцы, и шестерик свежих почтовых лошадей подкатил к крыльцу тугановскую коляску, а на пороге вытянулся рослый гайдук с английскою дорожною кисой через плечо. Наступили последние минуты, которыми мог еще воспользоваться Препотенский, чтобы себя выручить, и он вырвался из рук удерживавших его Термосесова и Ахиллы и, прыгая на своей «любимой мозоли», наскочил на предводителя и спросил:
— Вы читали Тургенева? «Дым»... Это дворянский писатель, и у него доказано, что в России все дым: «кнута, и того сами не выдумали».
— Да,— отвечал Туганов,— кнут, точно, позаимствовали, но зато отпуск крестьян на волю с землею сами изобрели. Укажите на это господину Тургеневу.
— Но ведь крестьян с землей отняли у помещиков,— сказал Препотенский.
— Отняли? неправда. Государю принадлежит честь почина, а дворянству доблесть жертвы,— не вытерпел Туберозов.
— Велено, и благородное дворянство не смело ослушаться.
— Да оно и не желало ослушаться,— отозвался Туганов.
— Все-таки власть отняла крестьян.
— Потому что немцы умнее.
Туганов рассмеялся и, протянув руку Туберозову, сказал Варнаве с легким пренебрежением:
— Честь имею вам откланяться.
— Ничего-с, а я все-таки буду против дворян и за естественное право.
Беспокойство Препотенского заставило всех улыбнуться, и Туганов, будучи совсем на пути, еще приостановился и сказал ему:
— А самая естественная форма жизни это... это жизнь вот этих лошадей, что мне подали, но их, видите, запрягают возить дворянина.
— И еще дорогой будут кнутом наяривать, чтобы шибче,— заметил дьякон.
— И скотов всегда бьют,— поддержал Термосесов.
— Ну, опять все на одного!— воскликнул учитель и заключил, что он все-таки всегда будет против дворян.
— Ну так ты, значит, смутьян,— сказал Ахилла.
— Бездну на бездну призываешь,— отозвался Захария.
— А вы знаете ли, что такое значит бездна бездну призывает?— огрызнулся Варнава. — Ведь это против вас: бездна бездну призывает, это — поп попа в гости зовет.
Один Туберозов гневно сверкнул глазами и, порывисто дернув ленту, на которой висел наперсный крест, вышел в гостиную.
— Старик-то у вас совсем маньяк сделался,— сказал, кивнув вслед ему, Туганов.
— И не говорите. Получит газеты и носится с ними, и вздыхает, и ни о чем хладнокровно не может рассуждать,— ответил Дарьянов.
— Они это слышат,— тихо прошептал Ахилла.
Туганов сошел с лестницы и усаживался в коляску. Его провожали хозяева, некоторые из гостей, Варнава и протопоп. Варнава был сильно ободрен: ему казалось, что после «бездны» фонды его быстро возвысились, и он, неожиданно смело схватив за рукав Туберозова, проговорил:
— Позвольте вас спросить: я третьего дня был в церкви и слышал, как один протопоп произнес слово «дурак». Что клир должен петь в то время, когда протопоп возглашает «дурак»?
— Клир трижды воспевает: «учитель Препотенский»,— ответил Савелий.
При этом неожиданном ответе присутствующие с секунду были в остолбенении и вдруг разразились всеобщим бешеным хохотом. Туганов махнул рукой и уехал в самом веселом настроении духа.