ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
Как он бежал?— Это тоже интересно.
— Пешком,— говорит,— до самой Москвы пер, даже на подметках мозоли стали. Пошел к живописцу, чтобы сказать, что пять рублей не принес, а ухожу, а он совсем умирает,— с кровати не вставал; выслушал, что было, и хотел смеяться, но поманул и из-под подушки двадцать рублей дал. Я спросил: «На что?» А он нагнул к уху и без голосу шепнул:
«Ступайте!»
С этим я ушел.
— Куда же?
— В Женевку.
— Там были рады вам?
— Ругать стали. Говорят: «У англичанки, верно, деньги были,— а вы — этого не умели? Дурак вы».
— Неужто даже не приютили?
— Ничего не приючали: я им не годился,— говорят: «вы очень форменный,— нам надо потаенные».
— Тогда вы сюда?
— Да: здесь вежливо.
Он сказал это с таким облегченным сердцем, что даже мне легко стало. Я чувствовал, что здесь — период; что здесь замысловатая история Шерамура распадается, и можно отдохнуть.
Я его спросил только: уверен ли он, что ему в России угрожала какая-нибудь опасность? Но он пожал плечами, потянул носом, вздохнул и коротко отвечал:
— Все же уйти — безопаснее.