ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
В московском доме графини, где она провела сутки и уехала далее, по-видимому совсем позабыв о Шерамуре и не сделав на его счет никаких распоряжений, он нашел того профессора живописи, который за него поручился.
Это был единственный человек, к которому наш герой мог обратиться в своем положении. Он так и сделал. Считая имена недостойными человеческого внимания пустяками, Шерамур не знал, как звали художника, но, по его словам, это был человек пожилой и больной. Он жил со своим семейством, занимая один из флигелей в доме графа, который считал себя покровителем какого-то московского художественного учреждения. Остальной дом был пуст и оберегался одним старым лакеем. Лакей этот питал какие-то особенные чувства к профессору и свел к нему Шерамура. Тот выслушал чудака и говорит:
— По-моему, вам не стоит за графиней ехать.
— Я,— говорит Шерамур,— спросил, отчего? А он не отвечает. Большущее что-то пишет и все помазикает кистями и отскочит: высматривает.
«Я,— говорит,— не советую... — И опять мазикает. — Графиня, я думаю... вами тяготится».
«Сама,— говорю,— пригласила».
«Это ничего. — И опять помазикал, отскочил и смотрит в кулак на картину, и говорит: — Это ей все равно; они люди особенные, у них это ничего-с».
И еще помазикал, помазикал, а потом положил свои снасти, закурил трубочку и сел против картины.
«Вы,— спрашивает,— «Эмиля» Руссо читали?»
«Не читал, а слышал: опыт какой-то делали — воспитать человека».
«Вот, вот, вот!— вот и вы на этот опыт взяты: вы лучше удирайте».
«А что она мне сделает?»
«Да нехорошо,— говорит,— с ними возиться. Ведь ей делать нечего — вот ее забота. Ее отец, бывало, для собственной потехи все лечил собственных людей, а эта от нечего делать для своей потехи всех ко спасению зовет. Только жаль — собственных людей у них теперь нет, все искать надо, чтобы одной перед другой похвастать: какая кого в свою веру поймала. Всякая дрянь нынче их этою глупою потехою пользуется: «я, дескать, уверовал — дайте поесть», а вы студент,— вам это стыдно».
Я говорю:
«Мне это все равно,— я религии не признаю; а если можете пять рублей мне занять, так я поеду, потому что она мне сулила дать школу».
Он говорит:
«Нате вам пять рублей, а школы она вам не даст, а если даст, так вас оттуда скоро выгонит».
А когда я хотел расспросить, отчего не даст?— Он вдруг закашлялся и говорит:
«Ну вас совсем! Если вы такой бестолковый,— ступайте куда хотите: у меня чахотка; а вы... ничего не понимаете».