|
ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ
Епископ чувствовал свое унизительное положение и отвечал коротко и неохотно, что и было понятно, так как все вопросы, которые ему предлагали сам правитель и его гости, очевидно клонились к тому, чтобы усилить и без того затруднительное положение вопрошаемого и сделать предметом насмешек и шуток как его самого, так и тех людей, за веру и упование которых он был здесь представителем. Особенно в этом отличался Дуназ, искавший возможности понравиться Нефоре своею наглостью над беззащитным и потерявшимся стариком; но Дуназ достиг этим совершенно противоположного: Нефоре не нравились его издевательства, может быть, особенно потому, что в них старался отличиться противный ей жених, и она сказала:
— У этого человека на руках строгое дело, и он должен иметь в сборе все свои силы, а потому если я смею просить, то я бы просила отпустить его к его месту, так как его вид и воображение об участи, ожидающей людей его веры, совсем не располагают меня к веселью.
Епископ услыхал эти слова, взглянул на Нефору и произнес с достоинством:
— Благодарю тебя, сострадательная госпожа, и молюсь, чтобы бог милосердия совершил для тебя самое благое из твоих желаний.
А Нефора встала с места, позвала свою рабыню, опустила руку в висевший у ее пояса длинный желтый шелковый кисет и, достав оттуда горсть золота, подала ее епископу с словами:
— Возьми от меня для своих бедных.
— Не беспокойся, — отвечал благодарно, отстраняя ее руку, епископ, — те, которые идут со мною, все приготовились скоро умереть, и нам теперь не надо золота.
— Значит, вы не надеетесь сдвинуть гору? — спросил Дуназ.
Епископ молчал.
— Ты, однако, еще не отчаивайся, — вмешался правитель. — Ты помни слова, что «иногда и Гомер ошибался».
— Я ни в чем не отчаиваюсь.
— Вот это прекрасно, но прослушай, пожалуйста, список, в который ты сам записал всех лучших людей вашей веры, и скажи мне: неужто они все до одного так единомысленны, что разом успели оставить Александрию? Где все они делись?
— Я их не видел и знаю только одно, что дома их пусты.
— Иди же и береги тех остальных, кто остался; ты мне за них отвечаешь. Завтра я пришлю к твоему дому отряд биченосцев, чтобы сопровождать вас к горе Адер. Иди!
Епископ поклонился и вышел, но Нефора, дав ему отдалиться от прочих, нагнала его у двери и сказала:
— Старик! я должна тебя предупредить: ты ошибся.
— В чем?
— Ты поименовал не всех надежных и достойных внимания людей твоей веры!
Епископ подумал, стараясь припомнить, и ответил:
— Ручаюсь тебе, что я никого с умыслом не скрывал и других христиан не помню.
— Нет, я вижу, что ты одного укрываешь!
— Его имя Зенон.
— Зенон!
— Да!.. Он знаменитый художник... Его всякий знает в Александрии, и не знать его невозможно.
— Ах, это кривой Зенон, златокузнец?
— Ты как будто насилу вспомнил его?
— Конечно, так это и есть: я его едва знаю.
— Как! ты едва знаешь Зенона, которого знает вся Александрия?
— Языческая Александрия!
— Почему же только одна «языческая»?
— Он делает ваятельные изображения.
— Но разве это дурно?
— Христианину непристойно этим заниматься.
— Почему же? Разве искусство унижает христианина?
— Так постановил отец Агапит.
— Но ведь это безумно!
— Так постановил отец Агапит.
— Однако все ж Зенон вашей веры?
— Нет, мы его своим не считаем.
— Как нет? Разве он не верит учению распятого?
— Ты, госпожа, не можешь об этом судить.
— Я сужу по тому, что видела, а я видела большое доказательство тому, что Зенон — христианин. Посылай скорее за Зеноном, спеши за ним сам, зови его с собою.
— Он не пойдет.
— Нет, он пойдет, и если только гора может сдвинуться и пойти, то один Зенон ее и сдвинет. Но чтобы тебя убедить, жди меня: я приду к тебе и расскажу тебе больше.
карниза. Гости хотя пили хиосское и фалернское вино в смешении с водой, но чувства их быстро отяжелели. Дуназу показалось раз, что луна исчезла. Он об этом сказал, и над ним посмеялись. Правителю тоже показалось, будто на его лысый череп, разгоряченный вином, капнула холодная капля, но он только посмотрел на небо и, боясь быть смешным, никому не сказал об этом.
|