ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
Сам в собственных своих делах Степан Иванович был предусмотрителен и поддавался ошибочным увлечениям только тогда, когда его отуманивала любовная страсть. И высшее в этом роде безумство овладело им по одному случаю, бывшему именно с тою тонкой и стройной Гапкой Петруненко, у ног которой мы его оставили на ковре.
Во время любви Вишневского к этой девушке в церкви села Фарбованой был священник, которого называют Платоном. Он имел будто довольно общую русским людям слабость, что трезвый «на все добре мовчал», а выпивши — любил говорить и даже «правду-матку рiзать».
На другой день, после того как Вишневский встал с ковра, он радостно объявил утром Степаниде Васильевне сажную новость.
Гапка ощутила в себе биение новой жизни.
— И то, что от нее родится, уж не будет моим крепаком, а будет вольным, — сказал Вишневский.
Степанида Васильевна встала и поцеловала мужа в. голову.
Это был редкий дар любви со стороны Степана Ивановича, потому что все великое множество его детей были писаны за ним «душами» и благополучно исправляли паньщину на его полях.
И Гапочка была веселенькая.
А через час она пошла себе рвать малину, и тогда к садовой ограде подошел в правдивом настроении отец Платон. Он увидал девушку и заговорил с ней пастырским тоном:
— Що, дiвчинка — весела?.. Веселись, веселись, — iш малынку сладе́ньку... а як родышь дытынку маленьку, так тоди тобе буде по потылице...
— Зачем так? — оглянулась на него вбок Гапка, вдруг внезапно сконфуженная и огорченная... потому что — как это ни странно — Вишневского любили многие женщины, делавшиеся сначала его любовницами против своей воли. И Гапка чувствовала то же самое и спросила: зачем ей непременно надлежит быть прогнанной, как только она родит дытыну.
— А затем, — отвечал батюшка, — що на панском дворе не держат коровку по второму теленку.
Только всей и причины было со стороны отца Платона, а Гапочка была впечатлительна, особенно в новом, чутком состоянии своего организма, и стала горько плакать; но, как скрытная малороссиянка, она ни за что не хотела сказать, о чем плачет. Степан Иванович сам о всем доведался: люди видели, как священник говорил с Гапкою, и донесли пану, а тот сейчас потребовал своего духовного отца к себе на исповедь и говорит ему:
— Что такое ты насказал Гапци?
Священник не мог решиться сказать, что он говорил девушке, и говорит:
— Не помню.
— Ага!.. я теперь тебя знаю: это ты сам до нее мазавься... Ты думал, що вона мене на тебя змiняе?
— Что вы, что вы, ваша милость...
— Нечего «моя милость». Моя милость только тем тебя помилует, что, как духовный сын твой, я бить тебя не велю, а пускай тебя уберут, як слiд, и проведут по селу, щоб бачили, якiй ты паскудник...
Несчастного взяли, раздели, всунули его в рогожный куль, из которого была выставлена в прорез одна голова, и в волосы ему насыпали пуху и в таком виде провели по всему селу.
Отмщение ему воздал сам обиженный священник, но отмщение смешное и очень позднее. Оно открылось через много лет, когда Степан Иванович задумал выдавать замуж одну из своих дочерей. Тогда потребовалась выпись из метрических книг, и там неожиданно нашли глупую и совершенно бессмысленную запись по подчищенному, что такого-то Степана Ивановича и законной жены его родилась незаконная
Это было бессмысленно и серьезного вреда Степану Ивановичу причинить не могло, но это его ужасно сконфузило. Как, с ним — и осмелились отшутить такую шутку!.. И кто же? — поп! И притом — он останется неотомщенным... потому что отец Платон раньше этого волею божиею умер.
Иначе, разумеется, Степан Иванович нашел бы его и в чужом приходе...