БИБИКОВСКИЕ «МЕРЫ»
Недавно между некоторыми газетами произошел обмен мыслей об университетских попечителях, причем было вспомянуто о попечительстве Бибикова и отмечен тот факт, что Бибикову «не приходилось призывать в университеты полицейские и военные команды для подкрепления своего нравственного авторитета».
Д. Г. Бибиков действительно в университет полиции и солдат не вводил, но нельзя сказать, чтобы во время его попечительства солдаты совсем не принимали никакого участия в исправлении погрешностей университетской и вообще учащейся молодежи киевского учебного округа. По крайней мере, многим известны два очень памятные примера в этом роде. Теперь небезынтересно будет привести их на память в виде исторической иллюстрации и поправки.
В Киеве жил и недавно скончался прекрасный практический врач и профессор Сергей Петрович Алферьев, Он занял профессорскую кафедру при университете в 1848 или 1849 году. Вскоре же он получил на свои руки одного юношу, из близкого покойному семейства. Молодой человек был достаточный дворянин и, поступив в число студентов, свел в тогдашнем студенческом круге «аристократические» знакомства. Между прочим, он был знаком с племянником Дмитрия Гавриловича, Сипягиным, который находился за расточительность в опеке, а нравственным руководителем и охранителем при нем был «учрежден» весьма известный впоследствии редактор «Домашней беседы», Виктор Ипатьевич Аскоченский. Сипягин и Аскоченский жили в одном из флигелей генерал-губернаторского дома в Липках.
Студенты в бибиковское время позволяли себе сильные кутежи, за которыми следили педеля университетского инспектора Тальбера и один из его субинспекторов по фамилии Дудников. Он, однако, и сам был большой кутила и погиб странною смертью — упал у себя дома хмельной на ночную посуду, порезался и истек кровью (дело об этом напечатано в сборнике «замечательных процессов» Любавского).
В числе отчаяннейших кутил и счастливых волокит особенно славились Сипягин, Котюжинский и тот молодой человек, который жил у Алферьева и о котором теперь идет речь.
Раз студенты вели себя более чем нескромно и побили педеля, а потом оскорбили субинспектора. Дело дошло до попечителя.
Д. Г. Бибиков потребовал к себе Алферьева вместе с его воспитанником. Когда они приехали, то профессора пригласили в кабинет, а студента удержали в приемной. Бибиков расспросил Алферьева о семейном положении и образе мыслей молодого человека. Алферьев отвечал, что провинившийся студент принадлежит к хорошему дворянскому семейству, а образ его мыслей есть — легкомыслие.
— Барчук? — молвил Бибиков.
— Да, барчук.
— Оставьте его здесь, — я с ним поговорю.
Затем профессор вышел, а студента сейчас же позвали в кабинет. Алферьев подождал немножко в дежурной комнате, но не дождался выхода юноши, а зато видел, что почти тотчас, как студент вошел в кабинет, туда были позваны два дежурившие в передней жандарма.
Это заставило сильно обеспокоиться за юношу. От дежурившего же чиновника профессор узнал, что Бибиков прямо из своего кабинета послал молодого человека с этими двумя жандармами другим ходом во флигель. Тревога профессора еще более усилилась.
— Я считал его погибшим, — говорил Алферьев и бросился к Писареву (правителю канцелярии) просить о помощи.
Писарев был занят и принял профессора не скоро, так что Алферьев вернулся к себе домой часа через три, но зато, к крайнему его удивлению, он застал студента уже возвратившимся, и совсем не в той тревоге, в которой тот был с той минуты, как его потребовал Бибиков.
— Что с тобой было? — спросил Алферьев.
— Ничего особенного, — отвечал студент. — Бибиков был со мною даже очень ласков.
— Ты что-нибудь лжешь?
— Нет, право. Конечно... сначала он было немножко посердился, но потом... ничего... даже дал папироску и отпустил.
— Дал тебе папироску?!
— Дал.
— И ты у него курил?!
— Курил.
— Ты врешь, — а впрочем, это твое дело.
Так это и осталось.
Окончился год; молодого человека, покурившего у Бибикова папироску, перевели на второй курс; стало время студентам разъезжаться на каникулы. Веселые товарищи опять собрались на прощанье покутить за Днепром в трактире Рязанова. Питомец Алферьева был там же и, охмелевши, заснул на диване. А в это время у его товарищей вышло недоразумение с прислугою. Стали шуметь и кричать, что кого-то «надо бить».
При слове «бить» спавший мгновенно пробудился, вскочил и заговорил:
— Бога ради, бога ради! Господа!.. Не надо бить, а то меня Бибиков
Очевидцем этого события был в числе прочих покойный муж известной писательницы Марко Вовчок, Аф. Вас. Маркович, который сначала принял это за бред, а потом ужасно огорчился. Куритель после каникул в университет более не возвращался, а проф. Алферьев впоследствии не раз рассказывал этот анекдот многим, и из людей, которые его слышали, по сей день еще многие живы.
Подтверждение же этого события я слышал потом здесь, в Петербурге, от Аскоченского, который во время рассказанного события жил в том самом флигеле генерал-губернаторского дома, куда жандармы отвели молодого человека.
Аскоченский говорил, что он «по соседству слышал, как студент курил бибиковскую папиросу».
— Вы, конечно, поняли, что там делалось?
— Разумеется — воздавали похвалу на полу.
— И вам не припало на сердце как-нибудь за него заступиться?
— Как?
— Ну, я не знаю как... Вы там жили и могли знать, к кому пойти, кого просить.
— Потому-то, что я все это знал, — я ничего и не сделал. «Припадание на сердце» могло принести только многосторонний вред и никакой пользы.
Был ли такой случай единственным во время попечительства Бибикова или подобные вещи повторялись по мере надобности, — об этом, по словам Аскоченского, «ничего достоверного сказать невозможно».
После того как студент, оскорбивший педеля и субинспектора, выкурил у Бибикова папироску, явился и другой случай, который произошел вполне гласно и потому может быть рассказан без сокрытия имени пострадавшего.
Один взрослый ученик седьмого класса 2-й киевской гимназии по фамилии Шварц (сын зубного врача Адама Шварца и брат известного в Киеве акушера Александра Ад. Шварца) не стерпел придирчивости учителя и ударил его при всем классе. За это Бибиков велел его высечь перед собранием всех учеников 2-й гимназии, и приказание это было исполнено через солдат, и притом так, что молодой человек лишился чувств (помнится, ему дали двести ударов), а потом он был забрит в солдаты и послан в отдаленную местность, где и находился очень долго.
Повторяю, что эта вторая история отнюдь не страдала прикровенностью, в которой, может быть, заключался недостаток внушительности первого случая. Несчастный и предосудительный поступок Шварца и постигшее его наказание были известны всему городу, и суровая расправа над ним всех привела в большой ужас, но через некоторое время опять случилось нечто с одним субинспектором...
Основываясь на сказанном, не следует ли прибавить к характеристике попечителя Бибикова, что он хотя и не призывал полицейских команд в университет, но пользовался, однако, такими их услугами, к которым ни до него, ни после него не обращался никакой другой попечитель.
Примечания
БИБИКОВСКИЕ «МЕРЫ»
Печатается по тексту журнала «Неделя», 1888, № 6, стр. 196—198.
Написанная в связи с газетной полемикой о правах и обязанностях попечителей учебных округов, в связи с недавно вошедшим в силу новым университетским уставом 1884 года и непрестанными «студенческими беспорядками», заметка Лескова интересна, как один из немногих написанных фрагментов широко задумывавшихся писателем своих воспоминаний, литературных и «житейских». Кроме печатаемых выше (в разделе «Автобиографические заметки»), в ЦГАЛИ находятся два отрывка: «Как я учился праздновать. Из детских воспоминаний писателя» и «Памятные встречи (отрывки из воспоминаний)». Разного рода припоминаниями особенно богата также переписка писателя последних лет жизни.
«киевского пашалыка» (по удачному выражению Т. Шевченко), — Лесков возвращался неоднократно, используя рассказы своего дяди, профессора С. П. Алферьева. Эти рассказы использованы в публикуемой выше статье «Официальное буффонство»; позднее Лесков припомнит их в «исторической поправке» «Нескладица о Гоголе и Костомарове» и в неопубликованной полностью забавной заметке «Бибиковские каламбуры» (ЦГАЛИ; ср. А. Лесков. Жизнь Николая Лескова, стр. 98—99). По поводу назначения Бибикова в 1852 году министром внутренних дел Герцен, в связи с прощальной его речью, обращенной к киевскому дворянству, писал: «Это — Цицерон николаевской эпохи, каждое слово — палка сосновая, сухая, сучковатая палка! Нахальство, кровь в глазах, желчь в крови, безопасная злоба, дерзость без границ, раболепие без стыда — все, что мы ненавидим в офицере и писаре, возведенное в генерал-адъютантскую степень, — как же было не сделать министром этого заплечного генерал-губернатора?» (А. И. Герцен. Полное собрание сочинений и писем, под ред. М. К. Лемке, т. IX, Пб., 1919, стр. 540).
Рассказ Лескова о «бибиковских мерах» совершенно согласуется с тем, что о них сообщают другие источники. Не приводя здесь многочисленных рассказов и анекдотов, — например, А. А. Солтановского («Киевская старина», 1892, № 4, стр. 71—88; «Украина», 1924, кн. III, стр. 83—84, 90, 95—96), Степана Носа («Киевская старина», 1893, № 6, стр. 511—513), В. М. Хижнякова (в его книге «Воспоминания земского деятеля», Пгр., 1916, стр. 19—20), О. М. Новицкого («Записки Iсторично-філологічного відділу Украінськоі академіі наук», кн. XIII—XIV, 1927, стр. 177—184), — приведем небольшой отрывок из неопубликованных воспоминаний педагога и публициста А. И. Стронина.
«После какой-то дисциплинарной шалости собрали всех студентов в тронную залу. Явился Бибиков со всем своим причтом, стал на ступени перед портретом государя и начал держать речь к студентам. Боже мой! чего мы не услышали в этой речи! Каких нравственных начал не набрались в ней! «Я люблю штудентов,— говорил этот старый селадон-красавец. — Я сам был штудентом, я отдал между вас племянника моего: кажется, этого довольно для вас. Но я не потерплю, чтобы вы позволяли себе такие шалости, как недавняя. Хотя у меня одна рука (Бибиков лишился руки в сражении под Бородином), но в ней я держу три миллиона человек, а вас-то и подавно удержать сумею. Можете водиться с девками, можете разбивать бардаки, — все это я скорее прощу вам; но бог вас сохрани нарушать дисциплину: первый вновь попавшийся в том будет немедленно выгнан из университета. Помните же об этом и прощайте»... Когда его высокопревосходительство говорил о девках, один из студентов... улыбнулся. Бибиков заметил, остановился и возгласил: «Господин штудент! чему вы смеетесь?.. арестовать его! взять у него шпагу!» Инспектор подбежал и выдернул у студента шпажонку» (ГПБ. Дневник Стронина, тетрадь 1, л. ХХIII).
Аскоченский, Виктор Ипатьевич. — См. о нем т. 7 наст. издания, стр. 528—529.
, Александр Дмитриевич — юрист, автор четырехтомного издания «Русские уголовные процессы» (СПб., 1887—1868), которое, собственно, и имеет в виду Лесков.
Писарев
Маркович (см. примечание к письму 22 в наст. томе).