• Приглашаем посетить наш сайт
    Сологуб (sologub.lit-info.ru)
  • Житие одной бабы. Часть 2. Глава 3

    Часть 1: 1 2 3 4 5 6 7 8 9
    Часть 2: 1 2 3 4 5 6 7 8 9
    Примечания

    ЧАСТЬ ВТОРАЯ

    III

    Все стояла весна, всё были дни погожие и ночи теплые, роскошные, без луны, с одними звездочками на синем небе. Привыкла Настя к своему песельнику. Всякую ночь, как протопочет мимо ее задворка большой табун, она и ждет и слушает, не спится ей. А вдали уж слышится звонкий, полный голос. Сначала слов не слыхать, и Настя только по мотиву отличает песню, а там и слова заслышатся. Поет песельник песни и веселые, разудалые, поет и грустные, надрывающие душу. То хвалится в своей песне алой лентой и так радостно поет:

    То-то лента! то-то лента!
    То-то алая моя!
    Ала! ала! ала!
    Мне голубушка дала.

    Словно в самом деле голубушка только что выплела из косы алую ленту да дала ему: «Носи, мол, дружок, люби меня, да мною радуйся».

    А в другой раз издали Настя слышит, как поет он:

    Уж ты ль, молодость,
    Моя молодость!
    Красота ль моя
    Молодецкая!
    Ты куда прошла,
    Миновалася?
    Не видал тебя,
    Моя молодость,
    За лютой змеей
    Подколодною,
    За своей женой,

    И поет он эту песню как будто не оттого, что ему петь хочется, а оттого, что в самом деле лютая змея подколодная заела его и красу и молодость и нет ему силы на нее не плакаться.

    Никак Настя не могла разобрать: не то этому человеку уж очень тяжело на свете, не то весело, и поет он грустные песни с того только, что петь ловок и любит песни.

    Была Настя все та же Евина дочка. Хотелось ей посмотреть песельника. Вышла такая светлая, лунная ночь; Настя лежала на постели, заслышала знакомую голосистую песню, оперлась на локоть и смотрит в щелку, которых много в плетневой стене, потому что суволока, которою обставляют пуньки на зиму, была отставлена. Смотрит Настя, а топот и песня все ближе, и вдруг перед самыми ее глазами показался статный русый парень, в белой рубашке с красными ластовицами и в высокой шляпе гречишником. Выехал он против Настиной пуньки и, как нарочно, остановился, обернулся на лошади полуоборотом назад, свистнул и стал звать отставшего жеребенка. «Кось! кось! кось! Беги, дурашка!» — звал парень жеребеночка, оборотясь лицом к Настиной стене. А Настя все смотрела на него и, когда он тронулся с своими лошадьми далее, подумала: «Хороший какой да румяный! Где ему горе знать?»

    — Кто это у нас так хорошо песни играет? 1 — говорила как-то Настя Домне.

    — Где играет?— спросила Домна.

    — Да вот все в ночное ездючи.

    — Кто ж его знает! Неш мало их играет? все играют.

    — Нет, этот уж ловче всех, голосистый такой.

    — Ловче всех, так должно, что Степку Лябихова ты слышала. Он первый песельник по всей Гостомле считается.

    Ну, Степана и Степана; больше о нем и разговоров не было.

    Доминали бабы последнюю пеньку на задворках, и Настя с ними мяла. Где молодые бабы соберутся одни, тут уж и смехи, и шутки, и жированье. Никого не пропустят, не зацепивши да не подсмеявшись.

    Показалась телега на гнедой лошади. Мужик шел возле переднего колеса. Видно было, что воз тяжелый.

    — Эй, ты!— крикнула Домна на мужика.

    — Чего?— отозвался парень.

    Настя глянула на парня и узнала в нем Степана Лябихова.

    — Откуда едешь?— крикнула другая баба.

    — Не видишь, что ли! Муку везу.

    — С мельницы?

    — Ну а то ж откуда муку возят? А еще баба называешься, да не знаешь откуда муку возят,— отвечал Степан, не останавливая лошади.

    — Слушай-ка!— крикнула ему опять Домна.

    — Глянь-ка сюда.

    — Да чего?

    — Да глянь, небось.

    — Ну!— сказал, остановись, Степан.

    — Поди, мол, сюда.

    Степан забросил веревочные вожжи на телегу и, не спеша подойдя к бабам, опять спросил:

    — Чего вы, сороки белохвостые?

    — Давно тебя, сокол ясный, не видали,— отвечала молодая солдатка Наталья.

    — Соскучились, значит, по мне.

    — Иссохли, малый,— смеясь, проговорила та же солдатка.

    — И ты иссохла?

    — Да как же: ночь не ем, день не сплю, за тобой убиваюсь.

    — Ах ты, моя краля милая!— принимая шутку, отвечал Степан и хотел обнять Наталью. А та, трепля горсть обмятой пеньки о стойку, обернулась и трепнула ею по голове Степана. Шляпа с него слетела, волосы разбрылялись, и в них застряли клочки белой кострики. Бабы засмеялись, и Настя с ними не удержалась и засмеялась.

    — Э, нет, постой, баба, это не так!— весело проговорил Степан.— Это не мадель. А у нас за это с вашим братом вот как справляются!— Степан охватил солдатку, бросил ее на мягкую кучу свежеобитой костры и, заведя ей руки за спину, поцеловал ее раз двадцать сразу в губы.

    — Пусти!.. мм-м, пусти, черт!— крикнула солдатка, отрывая свои губы от впившихся в них губ Степана. Но она не вырвалась, пока сам Степан, нацеловавшись досыта, пустил ее и, вставая с колен, сказал:

    — Вот важно! Натешил душеньку.

    — Экой мерин!— вскликнула, отряхиваясь, раскрасневшаяся солдатка и ударила Степана кулаком в спину.

    — Неш так-то гожо́ делать?— спросила Домна.

    — Что?

    — Да баб-то женатому целовать.

    — А то неш не гажо́?

    — Да где ж ты ее без людей поцелуешь?— спросил Степан.

    — О, болезный! Не знаешь, смотри, где.

    Степан засмеялся, обмахнул сбитую с него Натальею шляпу и, тряхнув русыми кудрями, сказал;

    — Прощайте, бабочки.

    — Прощай,— отвечали несколько женщин, с удовольствием глядя на красивого Степана.

    — Неси тебя нелегкая!— проговорила все еще красная от крепких поцелуев Наталья.

    — Эй, ты, Степан, бабья сухота!— крикнула Домна.

    — Ну вас совсем, некогда!— отвечал Степан.

    — Нет, постой-кась! Ты что нашим бабам спать не даешь?

    Настя вспыхнула.

    — Каким вашим бабам я спать не даю?

    — Про то мы знаем, а ты зачем спать-то мешаешь?

    — Чем я мешаю?

    — Песни свои всё горланишь.

    — Да, вот дело-то!

    Степан, уехал.

    — Экой черт!— сказала вслед ему Наталья, обтирая свои губы.

    — Что кабы на этого парня да не его горе, что б из него было!— проговорила Домна.

    — А у него какое ж горе?— спросила Настя, которой не нравилась беспардонная веселость Степана.

    — О-о! да уж есть ли такой другой горький на свете, как он.

    Рассказали тут Насте, как этот Степан в приемышах у гостомльского мужика Лябихова вырос, как его били, колотили, помыкали им в детстве, а потом женили на хозяйской дочери, которая из себя хоть и ничего баба, а нравная такая, что и боже спаси. Слова с мужем в согласие не скажет, да все на него жалуется и чужим и домашним. Срамит его да урекает.

    дворе нет. А теперь,— прибавила баба,— ребят, что ли, он жалеет, тоже двое ребятишек есть, либо уж обтерпелся он, только ничего не слыхать. Работает как вол, никуда не ходит, только свои песни поет. Это-то допрежь, как его жена допекала, так с бабами, бывало, баловался; была у него тож своя полюбовница, а нонче уж и этого не слыхать стало...

    — А не слыхать!— подтвердили бабы.

    — Где ж его полюбовница?— спросила Настя.

    — Вывели их в сибирскую губерню, на вольные степи. Туда и она пошла с своими, с семейными.

    — Стало, замужняя была?

    — Известно, баба: не девка же.

    — Может, вдова.

    — Нет, хозяин был, да она своего-то не любила, а Степку смерть как жалела.

    — Да что ж жена-то его не любит, что ль?— спросила Настя.

    — Не то, девушка, что не любит. Може, и любит, да нравная она такая. Вередует — и не знает, чего вередует. Сызмальства мать-то с отцом как собаки жили, ну и она так норовит. А он парень открытый, душевный, нетерпячий,— вот у них и идет. Она и сама, лютуя, мучится и его совсем и замаяла и от себя отворотила. А чтоб обернуться этак к нему всем сердцем, этого у нее в нраве нет: суровая уж такая, неласковая, неприветливая.

    — Вот как ты до своего мужа,— смеясь, сказала солдатка Насте.

    — Приравняла!— воскликнула Домна.— Что Гришка, а что Степан. Тому бы на старой бабе впору жениться, а этого-то уж и полюбить, так есть кого.

    На вешнего Николу у нас престольный праздник и ярмарка. Весь народ был у церкви, и Настя с бабами туда ходила, и Степан там был. Степан встретился с бабами. Он нес на руках пятилетнего сынишку и свистал ему на глиняной уточке. Поздоровались они и несколькими словами перебросились. Степан был, по обыкновению, весел и шутлив. Настя видела, как он поднес сынишку к телеге, на которой сидела его жена. Насте хотелось рассмотреть Степанову жену, и она незаметно подошла ближе. Бабочка показалась Насте не дурною и даже не злою.

    — Что ж ему сделается?— говорил Степан жене, стоя у телеги.

    — Не надо,— отвечала жена.

    Настя, оборотясь спиной, слушала этот разговор.

    — Кум просит.

    — Пусть просит.

    — Дай хоть малого-то, коли сама не пойдешь.

    — Не надо.

    — Зарядила, не надо да не надо. С чего ж так не надо?

    — Нечего туда малого таскать.

    — Тебе пьянствовать он приятель.

    — Коли ж я пьянствовал? Пусти со мной малого.

    — Сказала, не пущу!

    — Да пусти, кум обижаться будет!

    — Наплевать мне на твоего кума вместе и с тобою-то.

    Степан плюнул, сказал: «Экая язва сибирская!» и пошел один к куму.

    Перед вечером он шел, сильно шатаясь. Видно, что ему было жарко, потому что он снял свиту и, перевязав ее красным кушаком, нес за спиною. Он был очень пьян и не заметил трех баб, которые стояли под ракитою на плотине. По обыкновению своему, Степан пел, но теперь он пел дурно и беспрестанно икал.

    — Т-с! что он играет?— сказала Домна.

    Ровняясь с бабами, Степан пел:

    Она, шельма, промолчала:
    Ни ответу, ни привету,—
    Будто шельмы дома нету.
    Хотя ж хоть и дома,
    Лежит, что корова,
    Оттопырит свои губы,
    Поцелует, как не люди...

    — Кто тебя так целует?— крикнула, смеясь, Домна.

    — А!— отозвался Степан, водя покрасневшими глазами.

    — На кого плачешься?— повторила баба.

    — Я-то?

    — Неш я плачу!

    — Вино в тебе плачет.

    — Ну вас к лешему!— отвечал Степан и, качаясь, зашагал далее и другим голосом на тот же напев продолжал прерванную песню:

    Уж я выйду на крылечко,
    Уж я звякну во колечко:
    Старушка, свет,
    Выйди на совет!

    — Часто он так-то бывает?— спросила Настя.

    — Где там! Это дива́ просто, что с ним. Попритчилось ему, что ли, что он набрался.

    Перед Петровым днем пришли из Украины ребята, а Гришка не пришел. На год еще там остался.

    Ночью под самый Петров день у нас есть обычай не спать. Солнце караулят. С самого вечера собираются бабы, ходят около деревень и поют песни. Мужики молодые тоже около баб.

    Пошли бабы около задворков и как раз встретили Степана, ехавшего в ночное. «Иди снами песни играть»,— кричат ему. Он было отказываться тем, что лошадей некому свести, но нашли паренька молодого и послали с ним Степановых лошадей в свой табун. Мужики тоже рады были Степану, потому что где Степан, там и забавы, там и песни любимые будут. Степан остался, но он нынче был как-то невесел.

    Стали водить хороводы с разными фигурками.

    — Сыграй, Степан, про загадки,— приставали бабы.

    — Сыграй, Степка,— говорили ребята.

    — Нету охоты, ребята.

    — Сыграй, сыграй,— говорили все, образуя просторный кружок, в средине которого очутился Степан.

    — И кружок готов!— сказал он, смеясь.

    — Теперь играй.

    — С кем же играть-то?

    Бабы пошли перекоряться: «да я не знаю», «да я не умею», «да иди ты», «пусть идет Аришка»; а Аришка говорит: «Вон Машка умеет».

    — Что ж, стало, бабы нет на Гостомле! Вона до чего дожились!— крикнул, развеселясь понемножку, Степан.

    — Стой! Давай палку,— крикнул кто-то.

    Явилась палка.

    — Хватайся, бабы: чья рука верхняя, той играть с Степкой песню.

    — Так нельзя,— отвечали бабы.

    — С чего нельзя?

    — А как неумелой придется?

    — Исправди так.

    — Ну, сколько умелых?

    — Вон Аленка умеет?

    — Ну!

    — Наташка-солдатка, Анютка-глазастая, Грушка Полубеньева.

    — Выходи, бабы, выходи!— командовали ребята.

    — Ну кто еще?

    Бабы молчали.

    — Высказывай друг на дружку, по-дворянски: кто еще?

    — Настька Прокудина!— крикнул кто-то.

    — И то! Настька! Настька! выходи. Ты ведь песельница была.

    Настя хотела отговориться или спрятаться, но бабы ее выпихнули в кружок, где стоял певец и кандидатки на занятие женской партии в загадках.

    — Вот теперь судьба как велит. Нынче ночь-то ведь петровская, все неспроста делается. Хватайся, бабы!

    Бабы стали хвататься руками за палку. Верхняя рука вышла Настина.

    — Заводи, Степка.

    Степан откашлянулся и чистым высоким тенором завел требуемую песню.

    — Экой голосистый!— шептали бабы,— не взять Настьке под него.

    Куплет кончился, нужно было петь Насте. Все хранили мертвое молчание и ждали, как взведет Настя против Степанова голоса.

    Настя давно не певала и сама уж отвыкла от своего голоса, но деться было некуда, нужно было петь. Она тоже откашлянулась и взяла выше последней ноты Степана.

    — Важно! Вот так песельница! Вот так пара!— кричали ребята.

    Степан был рад, что есть ему с кем показать свою артистическую удаль, и еще смелее запел:

    Напой мово коня
    Среди синя моря,
    Чтобы ворон конь напился,
    Бран ковер не замочился
    И не мокор был,— сухой.

    Высокою, замирающею трелью он вывел последние слова. А Настя с этой ноты свободно продолжала:

    Сострой, милый, терем
    Из маковых зерен,
    Были б двери, каравати,
    Можно б там приятно спати
    С тобой, милый мой!

    была недовольна. Ну да ведь довольна не довольна, а из песни слова не выкинешь. Заведешь начало, так споешь уж все, что стоит и в начале, и в конце, и в середине. До всего дойдет.

    1 У нас не говорят <петь песни>, а <играть песни>. (Прим. автора.)

    1 2 3 4 5 6 7 8 9
    Часть 2: 1 2 3 4 5 6 7 8 9
    Примечания