• Приглашаем посетить наш сайт
    Полевой Н.А. (polevoy.lit-info.ru)
  • Захудалый род. Семейная хроника князей Протозановых.
    Часть 2. Глава 13.

    Часть 1: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10
    11 12 13 14 15 16
    17 18 19 20 21
    Часть 2: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10
    11 12 13 14 15 16
    Примечания
    Приложения

    ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

    Этим взрывом княгиня облегчила свою обиду и весь остальной день просидела в гораздо более спокойном состоянии, а вечером в доме произошла история, которая ее даже заставила рассмеяться: дело в том, что Gigot имел неосторожность рассказать о своем проступке Рогожину, а тот начал делать ему внушения, окончившиеся тем, что они подрались. Бабушка вбежала на страшный крик в столовую и застала, что француз и Дон-Кихот, вооруженные медными прутьями из оконных штор, с страшным криком гонялись друг за другом вокруг обеденного стола. Взглянув на эту катавасию, сейчас же можно было понять, что Рогожин нападает, a Gigot от него спасается: Рогожин, делая аршинные шаги и сверкая глазами, хрипел: «Шпион! шпион!» a Gigot, весь красный, катился вперед, как шар, и орал отчаянным голосом: «Исво-о-ощи-к!»

    Увидев вошедшую в столовую княгиню, Gigot тотчас же бросился под ее защиту.

    Бабушка рассмеялась и, скрыв Gigot y себя за спиною, огородила его своими руками и сказала Рогожину:

    — Не стыдно ли тебе: за что ты его душишь?

    Дон-Кихот, ничего не отвечая, только тяжело дышал, сверкая своим изумрудным глазом, a Gigot весь трясся и держался дрожащими руками за бабушкино платье.

    — Помиритесь сейчас!— сказала княгиня.— Слышите? сейчас помиритесь: я этого требую.

    При слове «требую» Gigot выступил вперед и, восклицая: «A la bonne heure», 1 кинулся с объятиями к Рогожину, но тот отодвинулся назад и, высоко подняв голову, прошипел:

    — Я с шпионами не мирюсь.

    Княгиня насилу убедила Рогожина, что Gigot в известном происшествии отнюдь не был подкупной шпион, а только играл глупую роль, и заставила врагов поцеловаться. Gigot исполнил это охотно, но Рогожин только едва подставил ему сухо свою щеку. После всего этого бабушка велела их проводить каждого в свою комнату, и Патрикей свел Дон-Кихота, а Ольга отвела Gigot.

    Однако тем дело не кончилось. Доримедонт Васильич, убедясь, что «с бараньей ляжки» взыскивать нечего, считал себя призванным отмстить графине Антониде и графу, и он привел это в исполнение. Первой он написал «памфлет» и принудил того же Gigot доставить этот памфлет в запечатанном конверте самой графине. Он это поставил французу необходимым условием для его целости, без чего грозился в удобное время отдуть его, когда княгини не будет дома.

    — Ты знай,— говорил он,— что если ты и половину шпион, или три четверти шпион, а может быть и целый, но все-таки честный человек тебя может бить.

    Gigot был вынужден исполнить требование Рогожина и доставил графине конверт, который та и распечатала, ожидая найти в нем письмо от княжны.

    В конверте было следующее шестистишие, посвященное не то графине Хотетовой, не то ее большому голодавшему селу Хотетову:

    Хоть этого
    Хотетова

    Но энтого
    Хотетова
    Несчастней я не знал.

    Подписано: «Сочинил дворянин Доримедонт Рогожин».

    Графиня Антонида страшно оскорбилась произведением Дон-Кихотовой музы: напоминание о бедственном положении ее мужиков, о котором она никогда не желала слушать и которым ей в последнее время так часто досаждала княгиня Варвара Никаноровна, привело ее в ярость, под влиянием которой она немедленно же отослала письмо Рогожина к начальнику столицы с просьбою защитить ее от «нестерпимого нахала», а вместе с тем позвала графа и принесла ему горячую жалобу на его тещу.

    Граф, желая примирить враждующие стороны, явился к бабушке и застал ее в кабинете сильно занятою: сидя за кучею бумаг, она составляла проект выдела княжны Анастасии. Выдел был действительно самый щедрый: бабушка, действуя как опекунша в пределах предоставленной ей законом власти, выбирала дочери законную часть в таких местах, что часть эта, отвечая законным размерам по объему земли и численности душ, далеко превосходила эти размеры действительною стоимостью. Княгиня выбирала в приданое дочери самое лучшее и как можно ближе подходившее к новым владениям графа: лучшие земли с бечевником по берегам судоходной реки, старые плодовитые сады, мельницы, толчеи и крупорушки, озера и заводи, конский завод в Разновилье и барский дом в Шахове. Мужики в обоих селах всё состоятельные, у которых, кроме нарезных помещичьих земель, бывших в их обработке, были еще значительные собственные земли, купленные ими на имя княгини, амбары в базарных селах и даже дома в городах. Сыновей княгиня этим выделом не боялась обидеть, потому что, по ее мнению, им и так доставалось против сестры очень много, а к тому же княгиня рассчитывала добрым хозяйством увеличить их состояние к тому времени, когда они придут в совершенный возраст. Кроме того, княгиня посягнула для «нелюбимой дочери» на свою собственную часть: чтобы соединить выделяемые ей поля, бабушка решила просить собственного выдела, с тем чтоб при новой нарезке соединить интервалы дочерних полей на счет своей вдовьей части.

    Граф, препожаловав с жалобою графини Антониды на Дон-Кихота, застал бабушку уже при конце ее работы, которую оставалось только оформить актуальным порядком, для чего тут перед княгинею и стояли землемер и чиновник. А потому, когда княгине доложили о графе, она велела просить его в кабинет и встретила его словами:

    — Вы кстати, граф, взгляните, что я отделяю Настеньке из отцова и моего состояния.

    И она положила перед графом реестры и планы с проведенными на последних линиями проектированного надела.

    Граф, разумеется, не имел времени рассмотреть все в подробности, но линии, проведенные на планах, убедили его, что он получает за женою много, так много, как он не ожидал и сколько ни в каком случае не мог бы взять, если бы женился не на княжне, а на самой княгине.

    Он опять повторил свои благодарности и поцеловал руку тещи, а княгиня дала знак чиновнику и землемеру взять бумаги и сделать, как сказано. Когда те вышли, она спросила:

    — Довольны ли вы мною, граф?

    — О, княгиня!..

    — Право, не знаю, но мне кажется, что я своей дочери не обидела?

    — Нет, боже мой! кто говорит, чтобы вы кого-нибудь могли обидеть...

    — Отчего же?.. человек как все... могу и я грешить и ошибаться, но только я не люблю быть долго виноватою и, если кого обижу, люблю поскорей поправиться; прошу прощения.

    — Княгиня, вы меня радуете.

    — Радую!

    — Да, княгиня... я не знал, как с вами заговорить, а вы мне это облегчили.

    — Что такое? о чем вы со мною не знали как заговорить?

    — Мы одни, княгиня?

    — Никто чужой нас не слышит,— говорите.

    — Графиня Антонида Петровна... Вот чуть я ее назвал, вы уже, кажется, и сердитесь?

    — Нимало нет.

    — Графиня Антонида Петровна ужасно обижена... и... право, я не знаю, как вам про это рассказать...

    Да говорите просто: она обижена; ну кто ее обидел: я?

    Не вы, но... Вы, верно, слышали, на нее написан скверный пашквиль...

    Фуй! Нет, я ничего ни про какие пашквили не хочу знать.

    — Но досадно то, что пашквиль вышел отсюда...

    — Откудова, граф?

    — Из вашего дома, княгиня.

    Бабушка помахала, по своему обыкновению, отрицательно пальцем и, в глубокой уверенности в своей правоте, отвечала:

    — Нет, граф, это неправда, этого быть не может.

    Но граф вместо ответа вынул из кармана и подал бабушке копию с известного нам стихотворения Рогожина.

    Княгиня пробежала бумажку и, насупив брови, еще раз перечитала ее вслух:

    — «Хоть этого Хотетова, но энтого Хотетова»,— Державин острей писал. А впрочем, позвольте мне, граф, узнать, что мне за дело до «этого Хотетова и энтого Хотетова»; с какой стати вы сочли своим долгом мне это доставить?

    — Ведь это Рогожин написал.

    — Так что же такое: разве я отвечаю за то, что сумасшедший человек может кому-нибудь написать?

    — Вы уверены, что он сумасшедший?

    — Гм... ну, я так думаю, что он немножечко расстроен, а если вы иначе о нем полагаете, вызовите его на дуэль.

    — Что вы, княгиня!

    — Помилуйте: да этого и графиня не захочет... Дуэль, которая может кончиться убийством... Что вы, что вы! это совсем не в ее правилах.

    — А если это не в ее правилах, так не о чем и говорить: ругнул ее человек, ну и что такое — над Христом ругались. А я вам вот что скажу: я вашей графине только удивляюсь, как она с своею святостью никому ничего простить не может.

    Граф был уступчив.

    — Все дело в том, княгиня, разумеется... если он сумасшедший,— заговорил граф, но бабушка его перебила.

    — Да,— сказала она,— все дело в том, граф, что это вздор, что умным людям, граф, стыдно обращать на такие вещи внимание...

    — Конечно.

    — Да; скажите ей, что «стыдно»: пускай берет пример с царицы Екатерины. Ей, чай, известно, что Екатерина сочиненную на нее мерзость не читая разорвала и в печку бросила. Так ей и скажите, а я про «этого Хотетова» ничего не знаю, окромя как то, что там все мужики с сумой по миру ходят... Так и про это скажите, граф, стыдно на мертвые тела серебряные раки делать, когда живые голодом гибнут. Они гибнут только потому, что не знают, в ком сила... Я к этому ничего не прибавлю, да мне и некогда: у меня через две недели дочь замуж выходит, будет с меня этих хлопот без графини Антониды Петровны; а она пусть смирится,— люди большие обиды сносят и не жалуются. А теперь прощайте: там обойные мастера ждут. Вы ко мне кушать приезжайте.

    И княгиня, извинясь, не пошла провожать графа, а направилась к другим дверям; она хотела как можно скорее призвать Рогожина и дать ему добрый напрягай, а может быть даже склонить его как можно скорее к тому, чтобы он уехал из Петербурга.

    «Совсем не то время теперь и не то место, чтобы еще здесь распутывать его глупости»,— размышляла княгиня, которой вдруг пришло в голову, что «аракчеевцы», ища повсюду особых случаев, того и гляди рады будут этому вздору и навлекут на бедного дворянина небывалое обвинение, что он-де не только пашквилянт на благородное сословие, но еще и пашквили его имеют дурное влияние: могут служить к подрыву помещичьей власти над крепостными людьми.

    «Нет, лучше всего его за добра ума выпроводить отсюда, хоть не туда... не совсем домой, потому что он там под судом, а... »

    Но в это время до слуха ее долетел страшный удар, от которого задрожали стены дома: можно было думать, что упало какое-то грузное, тяжелое, массивное тело...

    «Верно, большая люстра оборвалась или статуя с хор упала!» — подумала княгиня и, быстро выбежав в дверь, увидала, что в зале Патрикей поднимал графа, который никак не мог встать на ноги.

    Бабушка кинулась к пострадавшему с вопросом:

    — Что с вами, граф?..

    — Я, кажется, ногу сломал,— отвечал граф, делая неудачную попытку стать на ногу.

    — Скорее доктора и костоправа! но как вы здесь могли упасть?

    И княгиня, оглянув комнату, тут только заметила, что длинная ковровая дорожка, лежавшая через весь зал, была до половины сдернута и в дверях, куда ее стянули, стоял Рогожин.

    — Уйди ты, ненавистный!— крикнула ему княгиня, направляясь вслед за людьми, которые внесли графа в одну из гостиных и положили его на диване.

    Граф молчал, княгиня была страшно взволнована и, наказав как можно тщательнее скрыть все от дочери, встретила костоправа со словами:

    — Тысячу рублей вам заплачу, если больной будет ходить через две недели.

    Костоправ вышел, осмотрев ногу графа, и, выйдя в зал, чтобы велеть подать себе таз с взбитою мыльною пеной, объявил княгине, что у больного просто небольшой вывих и что он может ходить через неделю.

    руками в другую: дернул раз, два и в третий что-то глухо щелкнуло, и граф вскрикнул:

    — Вы оторвали мне ногу!

    — Нога теперь на месте,— отвечал костоправ.

    И действительно, граф к вечеру мог уже переехать в карете к себе, а через два дня был на ногах по-прежнему молодцом и уже не застал Рогожина в доме тещи. Дон-Кихот был выслан из Петербурга в тот же день, как он уронил графа, потянув из-под его ног ковер. Княгиня наскоро призвала его и сказала:

    — Доримедонт Васильич, у меня до тебя просьба!

    — А что такое?

    — Уезжай из Петербурга сейчас... Домой не езди, тебя там схватят...

    — То-то и есть.

    — Да; я тебя в Курск посылаю; ступай туда к Мефодию Миронычу Червеву и скажи ему, что я скоро сама к нему приеду и буду его просить моих детей учить...

    — Князей?

    — Да; князей.

    — Это хорошо: он знает больше того, кто сто книг выучил.

    ее из Курска отправь, а сам меня жди у Червева.

    Рогожин потянул носом и, по обыкновению, скоро заорал свое:

    — Эй, Зинобей!

    Одры и Зинка не забыли службы и через час уже катили за заставою, держась навстречу журавлей, которые, чуя приближение весны, летели на север.

    Княгиня, отправив этих гостей, успокоилась. К Патрикею, правда, являлся полицейский узнавать, что за человек живет у них под именем дворянина Рогожина, но Патрикей знал, как обходиться с чиновными людьми: он дал ему двадцать пять рублей и сказал, что это был из их мест крепостной, в уме тронутый, но его в Белые берега к подспудным мощам отправили.

    — Как должно, перед свадьбой и у костоправа в руках побывал,— говорила Ольга Федотовна, обрывавшая на этом второй период протозановской хроники.

    Граф женился на тетушке Анастасии. На свадьбе их ничего не произошло замечательного: было все пышно, хорошо, было много гостей, роздано всем много подарков и много денег. Княгиня на третий день после свадьбы дала большой бал, на котором допустила следующее отступление от нового этикета в пользу старины: когда пили за здоровье молодых, к княгине подошел Патрикей с серебряным подносом, на котором была насыпана куча червонцев.

    Бабушка взяла поднос и, поднеся его графу, сказала:

    — Любезный зять, не осудите: вы были нездоровы немножечко, позвольте мне просить вас съездить с Настей за границу — ей будет ново и полезно видеть, как живут в чужих краях; а это от меня вам на дорогу.

    1 В добрый час (франц.).

    Часть 1: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10
    11 12 13 14 15 16
    17 18 19 20 21
    Часть 2: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10
    11 12 13 14 15 16
    Примечания
    Приложения