|
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Угадывая инстинктом природу молодой страсти своего возлюбленного, Ольга Федотовна не решилась ни на какие прямые с ним откровенности. Она правильно сообразила, что этим она его не возьмет, и обратилась к хитрости, к силе своих чар и своего кокетства.
Навестив в сумерки одного дня Марью Николаевну, Ольга Федотовна нарочно у нее припоздала, а потом высказала опасение идти одной через бугор, где ночевала овечья отара, около которой бегали злые сторожевые собаки. Влюбленный студент не смел вызваться быть ее провожатым, но она сама его об этом попросила: богослов, разумеется, согласился; он выдернул из плетня большой кол, чтобы защищаться от собак, и пошел вслед за своею возлюбленною. Дорога была нехороша; днем выпал дождик, и суглинистая земля смокла и осклизла. Ольга Федотовна плохо ступала: она была, как назло, в новых башмачках, и ее маленькие ножки беспрестанно ползли назад или спотыкались.
Если она к этому прибавляла что-нибудь с намерением дать понять своему сопутнику, что ей очень трудно идти одной без его поддержки, то, вероятно, делала это с большим мастерством; но тем не менее румяный богослов все-таки или не дерзал предложить ей свою руку, или же считал это не идущим к его достоинству.
Ольга Федотовна решилась прервать это затруднение.
— Василий Николаич,— сказала она,— что вы это сзади меня идете?
— А что же такое?
— Да так, нехорошо... вы точно служитель.
— Ничего-с.
— Нет, вы бы лучше рядом шли да мне бы руку дали, а то очень склизко.
— С большим моим удовольствием,— отвечал богослов.
— Или вам, может быть, со мной под руку стыдно и неприятно идти?
— Нет, отчего же... напротив, даже очень приятно.
— Вы, впрочем, откровенно скажите: если стыдно, так вы не беспокойтесь.
Богослов еще раз повторил, что ему приятно, и они взялись под руки, но разговор у них прекратился, а дорога убывала. Ольга Федотовна видела, что спутник ее робок и сам ни до чего не дойдет, и снова сама заговорила:
— Вы, Василий Николаич, много учились?
— Много-с.
— И ведь трудно небось?
— Ничего-с.
— Есть-с.
— Ну так как же с ними?
— Преодолеваешь.
— И секут?
— Секут-с.
— И вас там секли?
— Непременно-с, как и всякого.
— И слукавить нельзя?
— Нельзя-с.
— Отчего же?
— Потому что это всегда перед начальством делается.
— Неужто начальник смотрит?
— Постоянно-с.
— Ах боже мой! а он светский или монах?
— Монах-с.
— Монах!
— Наверно так-с.
— Так это ведь как же, должно быть конфузно?
— Отчего же?
— Да при монахе-то?
— Нет-с; в молодых годах ничего, и потом больно, так уж не разбираешь.
— Тринадцать-с.
— Ах боже мой! И какое число несчастливое.
— Это предрассудок-с.
— А ведь скажите: в науках о сердце ничего не говорится?
— В каком смысле?
— Чтобы как любить должно и как мужчине с женщиной обращаться?
— Ничего-с.
И разговор снова смолк, а пути между тем осталось еще менее. Ольга Федотовна вспомнила, о чем, бывало, слыхала в магазине, и спросила:
— Вы, Василий Николаич, умеете танцевать?
— Нет-с, не умею.
— Очень жаль: в танцах кавалеры с девицами откровенно объясняются.
— Да это если ловкий кавалер, так и не в танцах можно-с.
— Например, как же?
— Стихами или задачею: что лучше — желать и не получить, или иметь и потерять; а то по цветам: что какой цвет означает — верность или измену.
— А вы к измене или к верности склонны?
— Я измены ненавижу.
— Вы неправду говорите.
— Почему же неправду?
Ольга Федотовна решительно не знала, куда она идет с этим разговором, но на ее счастье в это время они поравнялись с отарой: большое стадо овец кучно жалось на темной траве, а сторожевые псы, заслышав прохожих, залаяли. Она вздрогнула и смело прижалась к руке провожатого.
— Вы боитесь?— спросил, взмахивая колом, богослов.
— Нет, не боюсь... А вот уже и дом близко.
Ольга Федотовна пожала к себе его руку и, отворотясь от него в сторону, проговорила:
— Василий Николаич!
— Что вам угодно, Ольга Федотовна?
— О чем вы вздыхаете?
— Я не вздыхал-с.
— Нет, вы вздохнули.
— Может быть-с.
— Так о чем же это?
— Этого сказать нельзя-с.
— Почему же нельзя?
— Потому что вы можете обидеться.
— Ну, это, стало быть, вы меня не любите.
— Кто это?.. я вас не люблю!— вскричал богослов.
— Ах, что вы это, Василий Николаич, так громко. Это надо тише.
Я вас так люблю-с, так люблю,— начал богослов, но Ольга Федотовна его остановила и, задыхаясь от страха, сказала:
— Позвольте, позвольте... Не говорите здесь про это.
— А где же-с?
— Вот сейчас... вот мы в сени взойдем.
Она была в положении того неопытного чародея, который, вызвав духов, не знал, как заставить их опять спрятаться. На выручку ее подоспел Монтрозка, который, завидев ее с крыльца, подбежал к ней с радостным воем. Ольга Федотовна начала ласкать Патрикеева пуделя и, быстро вскочив на крыльцо, скрылась в темных сенях.
Богослов не сробел и очутился тут же за нею.
— Ишь вы какой, Василий Николаич, хитрый,— шептала девушка, и вслед за тем громко кашлянула.
— Чтоб узнать, нет ли тут девушек?
— Что же, их нет-с?
— Нет,— отвечала Ольга, дрожа всем телом и держа рукою за ошейник Монтрозку.
— Так вы извольте теперь услыхать про мои чувства.
— Нет, зачем же, Василий Николаич... Я вам верю... Я и сама к вам хорошие чувства, Василий Николаич, имею.
И у нее дрогнул голос.
Ольга Федотовна чувствовала, что ей изменяют силы, но вела игру далее и прошептала:
— Что же такое получить?
Риск и соблазнительная темнота сеней еще прибавили нашему герою смелости, и он отвечал:
— Поцелуй-с!
— А-а, ишь вы какой, Василий Николаич, уж и поцелуй.
— Всегда так-с... объяснение, а потом и поцелуй.
— Неужели это так?
— Непременно-с!
— Все, что вам угодно.
— Чтобы первую просьбу, которую вас попрошу, чтобы вы исполнили!
— Исполню-с.
— Честное слово?
— Извольте же! Я вам удовольствие сделаю, только вы вот идите сюда... Вот сюда, сюда, за моею рукой: здесь темнее.
И, заведя богослова в самый темный угол, она обвила одною рукой его шею и робко поцеловала его в губы, а другою выпустила ошейник Монтроза и энергически его приуськнула. Собака залаяла, и вооруженный колом богослов, только что сорвавший первый и единственный поцелуй с губок своей коварной красавицы, бросился бежать, а на другой день он, не успевши опомниться от своего вчерашнего счастия, сдерживал уже свое честное слово — не возражать против первой просьбы Ольги Федотовны, и крестил с нею мужичьего ребенка, разлучившего у своей купели два благородные и нежно друг друга любившие сердца.
Остальное пошло так, как Ольга Федотовна хотела для счастья других: с течением многих лет ее Василий Николаич, которого она притравила, как Диана Актеона, окончил курс академии, пошел в монахи и был, к удовольствию сестры, архиереем, а Ольга Федотовна так и осталась Дианою, весталкою и бабушкиною горничной.
|