II
- Первое - я думаю, вы помните, когда затеялось дело о признании независимости болгарской церкви? {5}
- Да; помню, - отвечал князь.
- В таком разе, вы должны помнить и голоса, воздымавшиеся тогда в пользу константинопольского церковного главенства? - продолжал Жомини. - Многим у нас очень хотелось, чтобы не была допущена самостоятельность церкви в Болгарии. По словам одной газеты, которую почему-то почитают в особом положении, - этого желали будто все истинные сыны церкви. Дипломатия, собственно говоря, всегда чувствует изрядное стеснение, когда ей приходится согласовать свои действия со вкусами церковных сыновей, и потому мы им всегда уступаем, в чем можем, но тут уступить было нельзя, потому что дело касалось общего положения, невнимание к которому со стороны церковных сыновей, прямо сказать, равнялось ослеплению. Если бы мы признали бесправие одной, хотя бы и маленькой, славянской державы иметь свою церковную независимость от константинопольских отцов, то мы подали бы логически вытекающий отсюда повод отвергать право точно такой же самостоятельности и за православною церковью в большой стране, потому что ведь не в величине страны дело...
Но тут князь перебил Жомини и сказал, что Россия и Болгария - это очень большая разница! и притом для нас этот вопрос о церковной самостоятельности уже давно решен в нашу пользу и под это решение никто не станет подкапываться.
- Конечно, конечно - покуда "с нами Бог" {6}, но мы не знатоки церковного права и по своей дипломатической трусости боимся опираться на средства малоизвестные, и потому предпочли обратиться к тому, что уже испробовано и что дает известные, определенные результаты...
- То есть вы сынтриговали, чтобы болгарам не было запрета выделиться из-под зависимости патриарха.
- Да, - немножечко сынтриговали.
- И болгары вам за это прекрасно заплатили...
- Я не совсем ясно понимаю: о какой вы говорите плате? Вы, может быть, разумеете их "неблагодарность"?
- Конечно!
Жомини сделал гримасу и отвечал:
- Ну, благодарность в политике... Это знаете, ведь такие вещи, о которых напрасно говорить, и мы, сынтриговав, как умели, против русских друзей византийских монахов, заботились вовсе не о том, чтобы сделать удовольствие болгарам, о которых мы имеем довольно близкие представления; а мы берегли Россию от всякого беспокойства когда бы то ни было вновь думать и рассуждать о том, что у нас сделано в своей лаборатории и по своему рецепту.
- Я вас понимаю, - сказал князь, - но как же вы это оборудовали? как вы интриговали?
- А это после... когда-нибудь... И поверьте, это совсем не особенно хитро и интересно, а только хлопотливо.
- А очень хлопотливо?
- О, очень! время обнаружит со временем все наше интриганство в этом деле, и тогда окажется, что мы иногда стояли на высоте патриотического призвания не ниже тех, которые иногда слишком громко шумят о своем слепом патриотизме, и вы согласитесь тогда оказать мне доверие, - что интрига бывает нужна, а теперь я расскажу вам о некоторой другой интриге, которая опять касается такого неважного с вида дела, до которого внешней политике, собственно говоря, как будто никакого касательства нет, но которое люди крутой патриотической складки так поставили, что бедные дипломаты почувствовали необходимость пуститься в интригу, чтобы помешать довольно большой глупости и остановить позорнейший скандал, затеянный дальновидным дипломатическим умом самого Каткова.
- Как это: вы сочетаете слова: "глупость" и "Катков". Разве Катков делал глупости?
- Делал, и очень большие, и очень грубые. Не позабудьте, что он открыл и навязал России таких людей, с которыми ни один порядочный человек не хотел бы знаться. Из них здесь назову Ашинова {7}.
- Ах, вы это об этом "воровском казаке"! - воскликнул князь и расхохотался.
- Да, вот я об этом господине Ашинове, от воспоминания о котором вы теперь изволите так мило смеяться... Но ведь было время, когда возвещение о нем принимали иначе.
- Мне он никогда не казался ничем другим, как прощелыгою.
сколько хлопот, и это не дошло до большой глупости только благодаря нашей интриге.