|
Глава восьмая. Финальная ракета
- Вам нужен один человек? - спросил, глядя в упор Кишенскому, Горданов. Тот смолчал, да и в самом деле недоумевал, к чему клонит эта речь.
- Вы ищете имени вашим детям, которые у вас есть и которые вперед могут быть?
- Это правда.
- Хорошо! Так откровенно говоря, мы пойдем очень скоро. Вы сами не можете жениться на дорогой вам женщине, потому что вы женаты.
- Правда.
- Вы много хлопотали, чтоб устроить дело?
- Не очень много, но довольно.
- Да дело это нельзя делать шах-мат: дворянинишку с ветра взять неудобно; брак у нас предоставляет мужу известные права, которые хотя и не то, что права мужа во Франции, Англии или в Америке, но и во всяком случае все-таки еще довольно широки и могут стеснять женщину, если ее муж не дурак.
- Вы рассуждаете превосходно.
- Надеюсь, что я вас понял. Теперь идем далее: дорогая вам женщина не обладает средствами Глафиры Акатовой, чтобы сделаться госпожой Бодростиной; да вам это и не нужно: вас дела связывают неразлучно и должны удерживать неразлучно навсегда, или по крайней мере очень надолго. Я не знаю ваших условий, но я так думаю.
- Вы знаете столько, сколько вам нужно, чтоб иметь совершенно правильный взгляд на это дело.
- Тем хуже и тем лучше. Найти себе мужа по примеру Казимиры Швернотской, Данки и Ципри-Кипри теперь невозможно, это уже выдохлось и не действует: из принципа нынче более никто не женится.
- Да, мы с этим уже немножко запоздали.
- Вот видите: стало быть, не все идет по-старому, как вы желали мне давеча доказать... Вы доведены обстоятельствами до готовности пожертвовать на это дело десятью тысячами.
- О такой цифре, признаюсь, у нас еще не думано.
- Будто бы?
- Уверяю вас честью.
- Ну, так вы скупы.
- Где семь, там десять, это уж не расчет. Вы не подумайте, пожалуйста, что я предлагаю вам самоличные мои услуги, нет! Я пришел к вам как плантатор к плантатору: я продаю вам другого человека.
- Как продаете?
- Так, очень просто, продаю да и только.
- Без его согласия?
- Он никогда и ни за что на это не согласится.
Кишенский вдруг утратил значительную долю своего безучастного спокойствия и глядел на Горданова широко раскрытыми, удивленными глазами.
Павел Николаевич заметил это и торжествовал.
- Да, он никогда и никогда, и ни за что на это не согласится, и тем для него хуже, - сказал Горданов, не давая своему собеседнику оправиться.
Кишенский совсем выскочил из колеи и улыбнулся странною улыбкой, которая сверкнула и угасла.
- Извините, пожалуйста, но вы меня смешите, - проговорил он и опять улыбнулся.
- Смешу вас? Нимало. В чем вы тут видите смешное?
- Вы распоряжаетесь кем-то на старом помещичьем праве и даже еще круче: хотите велеть человеку жениться и полагаете, что он непременно обязан вам повиноваться.
- А, конечно, обязан.
- Позвольте узнать, почему?
- Почему? Потому что я умен, а он глуп.
- Но вы не забываете ли, что свадьбы попы венчают в церкви, и что при этом согласие жениха столь же необходимо, как и согласие невесты?
- Пожалуйста, будьте покойны: будемте говорить о цене, а товар я вам сдам честно. Десять тысяч рублей за мужа, молодого, благовоспитанного, честного, глупого, либерального и такого покладистого, что из него хоть веревки вей, это, по чести сказать, не дорого. Берете вы или нет? Дешевле я не уступлю, а вы другого такого не найдете.
- Но и вы тоже не скоро найдете другого покупщика, да и не ко всякому, надеюсь, отнесетесь с таким предложением.
- Вы понимаете дело, Тихон Ларионович, и за это я вам сразу пятьсот рублей сбавляю: угодно вам девять тысяч пятьсот рублей?
- Дорого.
- Дорого! Девять тысяч пятьсот рублей за человека с образованием и с самолюбием!
- Какая же ваша цена?
- Послушайте, Горданов, да не смешно ли это, что мы с вами серьезно торгуемся на такую куплю?
- Нимало не смешно, да вы об этом, пожалуйста, не заботьтесь: я вам продаю не воробья в небе, которого еще надо ловить, а здесь товар налицо: живой человек, которого я вам прямо передам из рук в руки.
- Я, право, не могу вам верить.
- Я и не прошу вашего доверия: я не беру ни одного гроша до тех пор пока вы сами скажете, что дело сделано основательно и честно. Говорите только о цене, какая ваша последняя цена?
- Я, право, не знаю, как об этом говорить... о подобной покупке!
- Да в чем затрудненье-то! В чем-с? В чем?
Кишенский развел руки и улыбнулся.
- Однако я полагал, что вы гораздо решительнее, - нетерпеливо сказал Горданов.
Кишенский завертелся на месте и, продолжительно обтирая лицо пестрым фуляром, отвечал:
- Да как вы хотите... какой решительности?.. С одной стороны... такое необыкновенное предложение, а с другой... оно тоже стоит денег, и опять риск.
- Никакого, ни малейшего риска нет.
- Помилуйте, как нет риска? Вы что продаете, позвольте вас спросить?
- Я продаю все, что имеет для кого-нибудь цену, - гордо ответил, краснея от досады, Горданов.
- Да, "что имеет цену", но человек... независимый человек в России... какая же ценность?.. Это скорее каламбур.
- Очень невысокого сорта, впрочем.
- Согласен-с; я не остряк; но дело в том, что вы ведь продаете не имя, а человека... как есть живого человека!
- Со всеми его потрохами.
- Ну, и позвольте же... не горячитесь... вы продаете человека... образованного?
- Да, и даже с некоторым именем.
- Ну, вот сами изволите видеть, еще и с именем! А между тем вы ему ни отец, ни дядя, ни опекун.
- Должен он вам, что ли?
- Нимало.
- Ну, извините меня, но я вас не понимаю.
- И что же вы отказываетесь, что ли, от моего предложения?
- И отказываюсь.
- Ну, так в таком случае нам нечего больше говорить, - и Горданов встал и взялся за шляпу.
- Откройте что-нибудь побольше, - заговорил, медленно приподнимаясь вслед за ним, Кишенский. - Покажите что-нибудь осязательное и тогда...
- Что тогда?
- Я, может быть, тысяч за семь не постою.
- Нет; с вами, я вижу, надо торговаться по-жидовски, а это не в моей натуре: я лишнего не запрашивал и еще сразу вам пятьсот рублей уступил.
- Да, что ж по-жидовски... я вам тоже, если хотите, триста рублей набавлю... если...
- Если, если... если еще что такое? - сказал, натягивая перчатку и нетерпеливо морщась, Горданов.
- Если все документы в порядке? Горданов дернул перчатку и разорвал ее.
- Нет, - сказал он, - я вижу, что я ошибся, с вами пива не сваришь.
Я же вам ведь уже сто раз повторял, что все в исправности и что я ничего вперед не беру, а вы все свое. Мне это надоело, - прощайте!
И он совсем повернулся к выходу, но в это самое мгновение драпировка, за которою предполагалась кровать, заколыхалась и из-за опущенной портьеры вышла высокая, полная, замечательно хорошо сложенная женщина, в длинной и пышной ситцевой блузе, с густыми огненными рыжими волосами на голове и с некрасивым бурым лицом, усеянным сплошными веснушками.
- Позвольте, прошу вас, остаться на минуту, - сказала она голосом ровным и спокойным, не напускным спокойствием Кишенского, а спокойствием натуры сильной, страстной и самообладающей.
Горданов остановился и сделал даме приличный поклон. - Дело, о котором вы здесь говорили, ближе всех касается меня, - заговорила дама, не называя своего имени.
Горданов снова ей поклонился. Дама села на диван и указала ему место возле себя.
- Предложение ваше мне почему-то кажется очень основательным, - молвила она поместившемуся возле нее Горданову, между тем как Кишенский стоял и в раздумье перебирал косточки счетов.
- Я отвечаю моей головой, что все, что я сказал, совершенно сбыточно, - отвечал Горданов.
- В таком случае не может быть спора ни о чем: я вам даю человека, удобного для вас во всех отношениях.
- Да, но видите ли... мне теперь... Я с вами должна говорить откровенно: мне неудобно откладывать дело; свадьба должна быть скоро, чтобы хлопотать об усыновлении двух, а не трех детей.
- На этот счет будьте покойны, - отвечал Горданов, окинув взглядом свою собеседницу, - во-первых, субъект, о котором идет 'речь, ничего не заметит; во-вторых, это не его дело; в-третьих, он женский эмансипатор и за стесняющее вас положение не постоит; а в-четвертых, - и это самое главное, - тот способ, которым я вам его передам, устраняет всякие рассуждения с его стороны и не допускает ни малейшего его произвола.
- В таком случае мы, верно, сойдемся.
- Девять тысяч пятьсот рублей?
- Нет; я вам дам восемь.
- Извините; это, значит, опять надо торговаться, а я позволю себе вам, сударыня, признаться, что до изнеможения устал с этим торгом. В старину отцы наши на тысячи душ короче торговались, чем мы на одного человека.
- Да; отцы-то ваши за душу платили сто, да полтораста рублей, а тут девять тысяч! - заметил Кишенский.
- Все дороже стало, - небрежно уронил в его сторону Горданов и снова взялся рукой за шляпу.
Дама это заметила.
- Да; это все так, - сказала она, - но ведь надо же дать что-нибудь и ему самому.
- Ни одного гроша, - это не такой человек, - он не возьмет ничего, и вы одним предложением ему денег даже можете все испортить. Я согласен вам, и собственно вам, а не ему (он указал с улыбкой на Кишенского), уступить еще пятьсот рублей, то есть я возьму, со всеми хлопотами, девять тысяч и уже меньше ничего, но зато я предлагаю вам другие выгоды. Позвольте вам заметить, что я ведь понимаю, в чем дело, и беру деньги недаром: если бы вы перевенчались с каким попало, с самым плохеньким чиновником, вы бы должны были тотчас же, еще до свадьбы, вручить ему все деньги сполна, а тут всегда большой риск: он может взять деньги и отказаться венчаться. Положим, вы могли взять с него векселя, но ведь он мог их оспорить, мог доказывать, что они безденежные: взяты с него обманом или насилием... Возможна целая история самого безотрадного свойства. Потом если б и доказали выдачу денег и засадили в долговое отделение, ну он отсидит год, и ничего... С него как с гуся вода, а деньги пропали...
- Это правда, - отозвался Кишенский.
- Да, а ведь я вам даю человека вполне честного и с гонором; это человек великодушный, который сам своей сестре уступил свою часть в десять тысяч рублей, стало быть, вы тут загарантированы от всякой кляузы.
- Кто же это такой? - отнеслась тихо к Кишенскому невеста. Тихон Ларионович только пожал в недоумении плечами.
- Не трудитесь отгадывать, - отвечал Горданов, - потому что, во-первых, вы этого никогда не отгадаете, а во-вторых, операция у меня разделена на два отделения, из которых одно не открывает другого, а между тем оба они лишь в соединении действуют неотразимо. Продолжаю далее: если бы вы и уладили свадьбу своими средствами с другим лицом, то вы только приобрели бы имя... имя для будущих детей, да и то с весьма возможным риском протеста, ведь вам нужно и усыновление двух ваших прежних малюток.
- Как же, это почти самое важное.
- Кто же станет об этом заботиться?
- Мы сами.
- Вы сами, - это худо. Нет, я вам передам такого человека, который сам пуще отца родного будет об этом убиваться. Если вы согласны дать мне девять тысяч рублей, я вам сейчас же представлю ясные доказательства, что вы через неделю, много через десять дней, можете быть обвенчаны с самым удобнейшим для вас человеком и вдобавок приобретете от этого брака хотя не очень большие, но все-таки относительно довольно значительные денежные выгоды, которые во всяком случае далеко с избытком вознаградят вас за то, что вы мне за этого господина заплатите. Я согласен, что это дело небывалое, но вы сейчас увидите, что все это как нельзя более просто и возможно: субъект, которого я вам предлагаю, зарабатывает в год около двух тысяч рублей, но он немножко привередлив, - разумеется, пока он одинок, а со временем, когда он будет женат и, находясь в ваших руках, будет считаться отцом ваших малюток, то вы его можете подогнать... Вы, не живя с ним, можете потребовать от него по закону приличного содержания для вас и для ваших детей; тут и Тихон Ларионович может подшпорить его в газете; он человек чуткий, - гласности испугается, а тогда определить его на службу, или пристроить его к какому-нибудь делу, и он вам быстро выплатит заплаченные за него девять тысяч.
- Что ты об этом думаешь? - спросила дама Кишенского. Кишенский ударил громко счетною костяшкой и отвечал:
- Мои планы все тем и хороши, - сказал Горданов, - что все они просты и всегда удобоисполнимы. Но идем далее, для вас еще в моем предложении заключается та огромная выгода, что денег, которые вы мне заплатите за моего человека, вы из вашей кассы не вынете, а, напротив, еще приобретете себе компаниона с деньгами же и с головой.
Дама только перевела глаза с Кишенского на Горданова и обратно назад на Кишенского.
- Когда наступит время расчета, - продолжал Горданов, - я у вас наличных денег не потребую; а вы, почтенный Тихон Ларионович, дадите мне только записку, что мною у вас куплены такие-то и такие-то бумаги, на сумму девяти тысяч рублей, и сделайте меня негласным компанионом по вашей ссудной кассе, на соответственную моему капиталу часть, и затем мы станем работать сообща. Планы мои всегда точны, ясны, убедительны и неопровержимы, и если вы согласны дать мне за вашу свадьбу с моим субъектом девять тысяч рублей, то этот план я вам сейчас открою.
- Тихон! - воззвала дама к Кишенскому.
- Гм!
- Да что же ты мычишь! Ведь это надо решать.
- Да; я прошу вас решать, - отвечал, взглянув на свои часы, Горданов.
- Что же?.. - простонал Кишенский.
- Что же? Ну, что же "что же"? - передразнила дама, - ведь это надо, понимаешь ты, это надо кончить.
- Фабий Медлитель, положим, выигрывал сражения своею медлительностью, но его тактика, однако, не всем удается, и быстрота, и натиск в наше скорое время считаются гораздо вернейшим средством, - проговорил, в виде совета, Горданов.
- Да, в самом деле, это бесконечный водевильный куплет:
Всегда тем кончится пиеса,
Что с вашим вечным "поглядим"
Вы не увидите бельмеса,
А мы всегда все проглядим, -
с нетерпеливым неудовольствием проговорила дама и, непосредственно затем быстро оборотясь к Горданову, сказала:
- Извольте, господин Горданов, я согласна: вы получите восемь тысяч: пятьсот.
- И еще пятьсот; я вам сказал последнюю цену: девять тысяч рублей.
- Извольте, девять.
Горданов расстегнул пиджак, достал из грудного кармана сложенные листы бумаги, на которых была тщательно списанная копия известного нам сочинения Висленева, и попросил взглянуть.
Кишенский и дама посмотрели в рукопись.
- Это копия, писанная рукой неизвестного человека с сохраняющегося у меня дома оригинала, писанного человеком, мне известным.
- Тем, которого вы нам продаете?
- Да, тем, которого я вам продаю.
Хозяева приумолкли.
- Теперь извольте прослушать, - попросил Горданов, - и полным, звучным голосом, отбивая и подчеркивая сальянтные места, прочел хозяину и хозяйке ярое сочинение Иосафа Платоновича.
- Что это за дребедень? - вопросил Кишенский, когда окончилось чтение.
Дама, сдвинув брови, молчала.
- Это, милостивый государь, не дребедень, - отвечал Горданов - а это ноты, на которых мы сыграем полонез для вашего свадебного пира и учредим на этом дворянство и благосостояние ваших милых малюток. Прошу вас слушать: человек, написавший все это своею собственною рукой, есть человек, уже компрометированный в политическом отношении, дома у него теперь опять есть целый ворох бумаг, происхождение которых сближает его с самыми подозрительными источниками.
- Понимаю! - воскликнул, ударив себя ладонью по лбу, Кишенский.
- Ничего не понимаете, - уронил небрежно Горданов и продолжал, - прочитанное мною вам здесь сочинение написано по тем бумагам и есть такое свидетельство, с которым автору не усидеть не только в столице, но и в Европейской России. Вся жизнь его в моих руках, и я дарую ему эту жизнь, и продаю вам шелковый шнурок на его шею. Он холост, и когда вы ему поставите на выбор ссылку или женитьбу, он, конечно, будет иметь такой же нехитрый выбор, как выбор между домом на Английской набережной или коробочкой спичек; он, конечно, выберет свадьбу. Верно ли я вам это докладываю?
Кишенский беззвучно рассмеялся и, замотав головой, отошел к окну, в которое гляделась белая ночь.
- Верно ли? - повторил Горданов.
- Ваше мнение? - вопросил ее Горданов.
- Дело в том, - молвила она после паузы, - как же это совершится?
- Тут необходимо небольшое содействие Тихона Ларионовича: жениха надо попугать слегка обыском.
- Это можно, - отвечал Кишенский, улыбнувшись и потухнув в ту же секунду.
- Хорошо, хорошо, - отозвался Кишенский.
- У него пусть найдут бумаги и приарестуют его.
- Да уж это так и пойдет.
- Тогда ему будет предложено на выбор: выдать ему назад это его сочинение или представить его в подкрепление к делу.
- Да.
- И он, как он ни прост, поймет, что бумаги надо выручить. Впрочем, это уже будет мое дело растолковать ему, к чему могут повести эти бумаги, и он поймет и не постоит за себя. А вы, Алина Дмитриевна, - обратился Горданов к даме, бесцеремонно отгадывая ее имя, - вы можете тогда поступить по усмотрению: вы можете отдать ему эти бумаги после свадьбы, или можете и никогда ему их не отдавать.
- К чему же отдавать? - возразил Кишенский.
- Это мы увидим, - молвила невеста.
И затем, с общего согласия, был улажен план действий, во исполнение которого Кишенский должен был "устроить обыск". Как он должен был это устроивать, про то ничего не говорилось: предполагалось, что это сделается как-то так, что до этого никому нет дела. Затем, когда жениха арестуют, Горданов, которого тоже подведут под обыск, скажет арестованному, что он, желая его спасти в критическую минуту, отдал бумаги на сохранение Кишенскому, а тот - Алине Дмитриевне Фигуриной, и тогда уже, откинув все церемонии прочь, прямо объявят ему, что Алина Дмитриевна бумаг не отдает без того, чтобы субъект на ней перевенчался.
Для того же, чтобы благородному и благодушному субъекту не было особенной тяжести подчиниться этой необходимости, было положено дать ему в виде реванша утешение, что Алина Дмитриевна принуждает его к женитьбе на себе единственно вследствие современного коварства новейших людей, которые, прозрев заветы бывших новых людей, или "молодого поколения", не хотят вырвать женщину, нуждающуюся в замужестве для освобождения себя от давления семейного деспотизма. Все это было апробировано Кишенским и Алиной Дмитриевной, и условие состоялось.
- Теперь, - сказал в заключение Горданов, - я вам сообщу и имя того, кого вы купили: это Иосаф Платоныч Висленев.
- Да, Иосаф Висленев, он сам собственнейшею своею персоной.
- Черт вас возьми, Горданов, вы неподражаемы! - воскликнул Кишенский.
- Нравится вам ваша покупка?
- Лучшего невозможно было выдумать.
- Чтоб обе половины вашего плана не соединить вместе, - начал шутить развеселившийся Кишенский.
- Да, - отвечал, улыбаясь, Горданов, - Ванскок мне кое-что сообщала насчет некоторых свойств вашего Иогана с острова Эзеля. К чему же было давать вам повод заподозрить меня в легкомыслии? Прошу вас завернуть завтра ко мне, и я вам предъявлю это рукописание во всей его неприкосновенности, а когда все будет приведено к концу, тогда, пред тем как я повезу Висленева в церковь венчать с Алиной Дмитриевной, я вручу вам эту узду на ее будущего законного супруга, а вы мне отдадите мою цену.
- Вполне согласен, - отвечал Кишенский и, подавив снова пуговку, велел вошедшему Иогану с острова Эзеля подать бутылку холодного шампанского. За вином ударили по рукам, и ничего над собой не чаявший Висленев был продан.
Затем Горданов простился и ушел, оставя Кишенскому копию, писанную неизвестною рукою с известного сочинения для того, чтобы было по чему наладить обыск, а невесте еще раз повторил добрый совет: не выдавать Висленеву его рукописания никогда, или по крайней мере до тех пор, пока он исхлопочет усыновление и причисление к своему дворянскому роду обоих ее старших детей.
Горданов убедился, что он сдает Висленева в такие ежовые рукавицы, что даже после того ему самому, Горданову, становилось знакомым чувство, близкое к состраданию, когда он смотрел на бодрого и не знавшего устали Висленева, который корпел над неустанною работой по разрушению "василетемновского направления", тогда как его самого уже затемнили и перетемнили.
|