• Приглашаем посетить наш сайт
    Салтыков-Щедрин (saltykov-schedrin.lit-info.ru)
  • На ножах. Часть 2. Глава 7.

    Часть: 1 2 3 4 5 6
    Часть 2, глава: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11
    12 13 14 15
    Эпилог
    Примечания
    А. Шелаева: "Забытый роман"

    Глава седьмая.

    Продолжение о том, как Горданов дал шах и мат Иосафу Висленеву

    Читатель может подумать, что автор не сдержал своего слова и, обещав показать в предшествовавшей главе, как Павел Николаевич Горданов даст шах и мат другу своему Иосафу Висленеву, не показал этого хода; но это будет напрасно: погибельный для Висленева ход сделан, и спасения Иосафу Платоновичу теперь нет никакого; но только как ход этот необычен, тонок и нов, то его, может быть, многие не заметили: проникать деяния нашего героя не всегда легко и удобно.

    Иосаф Платонович работал энергически, и в пять или в шесть дней у него созрела богатырская статья, в которой вниманию врагов России рекомендовались самые смелые и неудобоприложимые планы, как одолеть нас и загнать в Азию.

    Горданов не раз навестил в эти шесть дней Висленева и слушал его статью в брульонах с величайшим вниманием, и с серьезнейшим видом указывал, где припустить сахарцу, где подбавить перцу, и все это тонко, мягко, деликатно, тщательно храня и оберегая болезненное авторское самолюбие Иосафа Платоновича.

    - Я тебя не учу, - говорил он Висленеву, - и ты потому, пожалуйста, не обижайся; я знаю, что у тебя есть свой талант, но у меня есть своя опытность, и я по опыту тебе говорю: здесь посоли, а здесь посахари.

    Висленев слушался, и произведение его принимало характер все более лютый, а Горданов еще уснащал его прибавками и перестановками и все напирал на известный ему "ихний вкус".

    Со времени смешения языков в их нигилистической секте, вместе с потерей сознания о том, что честно и что бесчестно, утрачено было и всякое определенное понятие о том, кто их друзья и кто их враги. Принципы растеряны, враги гораздо ревностнее стоят за то, за что хотели ратовать их друзья; земельный надел народа, равноправие всех и каждого пред лицом закона, свобода совести и слова, - все это уже отстаивают враги, и спорить приходится разве только "о бревне, упавшем и никого не убившем", а между тем враги нужны, и притом не те враги, которые действительно враждебны честным стремлениям к равноправию и свободе, а они, какие-то неведомые мифические враги, преступлений которых нигде нет, и которые просто называются они. Против этих мифических их ведется война, пишутся пасквили, делаются доносы, с ними чувствуют бесповоротный разрыв и намерены по гроб жизни с ними не соглашаться. Во имя этих мифических их заиграл на Висленеве и Горданов. Он говорил ему, как надо приспособиться, чтобы допекать их, так чтобы они чувствовали; но как ни осторожно Горданов подходил с своими указаниями к Висленеву, последнего все-таки неприятно задевало, что его учат, и он даже по поводу указаний Горданова на их вкус и права отвечал:

    - Ну, и довольно, ты мне скажи, на какой вкус, и этого с меня и довольно, а я уже знаю как потрафить.

    И он потрафлял: статья, поправлявшаяся в течение ночи, к утру становилась змея и василиска злее, но приходил Горданов, прослушивал ее и находил, что опять мягко.

    - Не то, - говорил он, - чтобы чего недоставало, напротив, здесь все есть, но знаешь... Поясню тебе примером: тебя, положим, попросили купить жирную лошадь...

    - Я и куплю жирную, - перебил Висленев.

    - Да, но она все-таки может не понравиться, или круп недостаточно жирен, или шея толста, а я то же самое количество жира да хотел бы расположить иначе, и тогда она и будет отвечать требованиям. Вот для этого берут коня и выпотняют его, то есть перекладывают жир с шеи на круп, с крупа на ребро и т. п. Это надо поделать еще и с твоею прекрасною статьей, - ее надо выпотнить.

    - Я этого даже никогда и не слыхал, чтобы по произволу перемещали жир с одной части тела на другую, - отвечал Висленев.

    - Ну, вот видишь ли, а между тем это всякий цыган знает: на жирное место, которое хотят облегчить, кладут войлочные потники, а те, куда жир перевесть хотят, водой помачивают, да и гоняют коня, пока он в соответственное положение придет. Не знал ты это?

    - Не знал.

    - Ну, так знай и, если хочешь, дай мне, я твою статью попотню. Согласен?

    - Нет, я это тут же при тебе. Видишь, вот тут это вон вычеркни, а вместо этого вот что напиши, а сюда на место того вот это поставь, а тут...

    И Горданов как пошел выпотнять висленевскую статью, так Висленев, быстро чертивший то тут, то там, под его диктовку, и рот разинул: из простого мясистого, жирного и брыкливого коня возник неодолимый конь Диомеда, готовый растоптать и сожрать всех и все.

    - Молодецко! - воскликнул, радуясь, сам Висленев.

    - Теперь бы кому-нибудь прочесть, чтобы взглянуть на впечатление, - посоветовал Горданов.

    Висленев назвал своего "соседа по имению", Феоктиста Меридианова, который пришел в своих кимрских туфлях, и все терпеливо прослушал и потом, по своему обыкновению, подражая простонародному говору, сказал, что как все это не при нем писано, то он не хочет и лезть с суконным рылом в калачный ряд, чтобы судить о такой политичной материи, а думает лишь только одно, что в старину за это

    Дали б в назидание

    Так ударов со сто,

    Чтобы помнил здание

    У (имя рек) моста.

    Горданов при этих словах Меридианова изловил под столом Висленева за полу сюртука и сильно потянул его вниз, дескать, осторожность, осторожность!

    - Этот человек совсем мне не нравится, - заговорил Горданов, когда Меридианов вышел. - Он мне очень подозрителен, и так как тебе все равно отдавать мне эту статью для перевода на польский язык, то давай-ка, брат, я возьму ее лучше теперь же.

    - На что же?

    - Да так, знаешь, про всякий случай от греха. Висленев бестрепетною рукой вручил свое бессмертное творение Горданову. Да и чего же было, кажется, трепетать? А трепетать было от чего. Если бы Висленев последовал за Гордановым, когда тот вышел, унося с собою его выпотненную статью, то он не скоро бы догадался, куда Павел Николаевич держит свой путь. Бегая из улицы в улицу, из переулка в переулок, он наконец юркнул в подъезд, над которым красовалась вывеска, гласившая, что здесь "Касса ссуд под залог движимостей".

    Здесь жил литератор, ростовщик, революционер и полициант Тихон Ларионович Кишенский, о котором с таким презрением вспоминала Ванскок и которому требовался законный муж для его фаворитки, Алины Фигуриной.

    К Кишенскому вела совершенно особенная лестница, если не считать двух дверей бельэтажа, в коих одна вела в аптеку, а другая в сигарный магазин. Три же двери, окружающие лестничную террасу третьего этажа, все имели разные нумера, и даже две из них имели разные таблички, но все это было вздор: все три двери вели к тому же самому Тихону Кишенскому или, как его попросту звали, "жиду Тишке". Три эти двери значились под ЉЉ 7-м, 8-м и 9-м. Над 8-м, приходившимся посредине, была большая бронзовая дощечка с черным надписанием, объявлявшим на трех языках, что здесь "Касса ссуд". На правой двери, обитой новою зеленою клеенкой с медными гвоздями, была под стеклом табличка, на которой красовалось имя Тихона Ларионовича, и тут же был прорез, по которому спускались в ящик письма и газеты; левая же дверь просто была дверь Љ 9-й. Входя в среднюю дверь или дверь Љ 8-й, вы попадали в довольно большой зал, обставленный прилавками и шкафами. За прилавками сидела немецкая дама, говорившая раздавленным голосом краткие речи, касающиеся залогодательства, и поминутно шнырявшая за всяким разрешением в двери направо, по направлению к Љ 7-му. В Љ 7-м была хорошая холостая квартира с дорогою мебелью, золоченою кроватью, массивным буфетом, фарфором и бронзой, с говорящим попугаем, мраморною ванной и тем неодолимым преизбытком вкуса, благодаря которому меблированные таким образом квартиры гораздо более напоминают мебельный магазин, чем человеческое жилье. В Љ 9-м... но об этом после.

    Герой наш пожал электрическую пуговку у двери номера седьмого и послал свою карточку чрез того самого лакея, решительный характер и исполнительность которого были известны Ванскок. Пока этот враждебный гений, с лицом ровного розового цвета и с рыжими волосами, свернутыми у висков в две котелки, пошел доложить Тихону Ларионовичу о прибывшем госте, Горданов окинул взором ряд комнат, открывавшихся из передней, и подумал: "однако этот уж совсем подковался. Ему уже нечего будет сокрушаться и говорить: "здравствуй, беспомощная старость, догорай, бесполезная жизнь!" Но нечего бояться этого и мне, - нет, мой план гениален; мой расчет верен, в будь только за что зацепиться и на чем расправить крылья, я не этою мещанскою обстановкой стану себя тешить, - я стану считать рубли не сотнями тысяч, а миллионами... миллионами... и я пойду, вознесусь, попру... и...

    И в эту минуту Павел Николаевич внезапно почувствовал неприятное жжение в горле, которым обыкновенно начинались у него приступы хорошо знакомых ему спазматических припадков. Он взял над собою власть и пересилил начинающийся пароксизм как раз вовремя, потому что в эту самую минуту в глубине залы показалась худощавая, высокая фигура Кишенского, в котором в самом деле было еще значительно заметно присутствие еврейской крови. Лицо его было довольно плоско и не украшалось характерным израильским носом, но маленькие карие глазки его глядели совершенно по-еврейски и движения его были порывисты. Кишенский был одет в роскошном шлафоре, подпоясанном дорогим шнуром с кистями, и в туфлях не кимрской работы, а в дорогих, золотом шитых, туфлях; в руках он держал тяжелую трость со слоновою ручкой и довольно острым стальным наконечником. Возле Кишенского, с одной стороны, немножко сзади, шел его решительный рыжий лакей, а с другой, у самых ног, еще более решительный рыжий бульдог.

    - Господин Горданов! - заговорил на половине комнаты Кишенский, пристально и зорко вглядываясь в лицо Павла Николаевича и произнося каждое слово отчетисто, спокойно и очень серьезно. - Прошу покорно! Давно ли вы к нам? А впрочем, я слышал... Да. Иди в свое место, - заключил он, оборотясь к лакею, и подал Горданову жесткую, холодную руку.

    После первых незначащих объяснений о времени приезда и о прочем, они перешли в маленький, также густо меблированный кабинетец, где Кишенский сам сел к письменному столу и, указав против себя место Горданову, не обинуясь спросил: чем он может служить ему?

    - Вы меня спрашиваете так, как будто я должен заключить из ваших слов, что без дела мне не следовало и посещать вас, - отвечал Горданов, в котором шевельнулась дворянская гордость пред этим ломаньем жидка, отец которого, по достоверным сведениям, продавал в Одессе янтарные мундштуки.

    - Нет, не то, - отвечал, нимало не смущаясь, Кишенский, - я бы ведь мог вас и не принять, но я принял... Видите, у меня нога болит, легонький ревматизм в колене, но я встал и, хоть на палку опираясь, вышел.

    Проговорив это тем же ровным, невозмутимым, но возмущающим голосом, которым непременно научаются говорить все разбогатевшие евреи, Кишенский отвернулся к драпировке, за которою могла помещаться кровать, хлопнул два раза в ладоши.

    Драпировка слегка всколыхнулась, и вслед за тем через залу, по которой хозяин провел Горданова, появился знакомый нам рыжий лакей.

    - Иоган, дайте нам чаю, - велел ему Кишенский, совершенно по-жидовски вертясь и нежась в своем халате.

    - Откуда вы себе достали такого "гайдука Хризыча"? - спрашивал Горданов, стараясь говорить как можно веселее и уловить хотя малейшую черту приветливости на лице хозяина, но такой черты не было: Кишенский, не отвечая улыбкой на улыбку, сухо сказал:

    - Иоган с острова Эзеля.

    - Какой ужасный рост и ужасная сила!

    - Да, они неуклюжи, но очень верны, - в этом их достоинство, а нынче верный человек большая редкость.

    "Это ты говоришь!" - подумал, тщательно скрывая свое презрение, Горданов, - но молвил спокойно:

    - Да, у вас тут много кое-чего поизменилось!

    - Будто! Я не замечаю; кажется, все то же самое, что и было.

    - Ну, нет!

    - А я, постоянно сидя за работой, право, ничего не замечаю. Горданов нетерпеливо повернулся на стуле и, окинув глазами все окружающее, имел обширный выбор тем для возражения хозяину, но почувствовал мгновенное отвращение от игры в слова с этим сыном продавца янтарей, и сказал:

    - А вы правы, я зашел к вам не для пустого времяпрепровождения, а по делу.

    - Я был в этом уверен: времени по пустякам и без того препровождено очень много.

    - Только не вами, надеюсь, - проговорил сквозь улыбку Горданов.

    Кишенский волоском не ворохнулся, не моргнул и ни звука не ответил. Это еще более не понравилось Горданову, но сделало его решительнее.

    - У меня есть один план... или, как это у нас в старину говорилось, одно "предприятие", весьма для вас небезвыгодное.

    - Вы не прочь от аферы, или вы аферами пренебрегаете?

    - Надо знать, какая афера.

    - Разумеется, выгодная афера и верная.

    - Всякий, предлагая свою аферу, представляет ее и верною и выгодною, а на деле часто отходит черт знает что. Но я не совсем понимаю, почему вы с аферой отнеслись ко мне? Я ведь человек занятой и большими капиталами не ворочаю: есть люди, гораздо более меня удобные для этих операций.

    - Касается меня?

    - Да; касается вас - лично вас, господин Кишенский.

    - Позвольте выслушать.

    - Извольте-с. У меня есть мысль, соображение или, лучше сказать, совершенно верный, математически рассчитанный и точный, зрело обдуманный план в полгода времени сделать из двадцати пяти тысяч рублей серебром громадное состояние в несколько десятков миллионов.

    - Вы не думаете ли, что я сумасшедший? - спросил Горданов.

    - Нет; это я звоню для того, чтобы мне переменили стакан. Что же касается до вашего способа быстрого наживания миллионов, то мы в последнее время отвыкли удивляться подобным предложениям. Начиная с предложения Ванскок учредить кошачий завод, у нас все приготовили руки к миллионам.

    - Но между дурацкою башкой Ванскок и моею головой, я думаю, вы допускаете же какую-нибудь разницу.

    - О, разумеется! Я знаю, что вы человек умный, но только позвольте вам по-старому, по-дружески сказать, что ведь никто и не делает так легкомысленно самых опрометчивых глупостей, как умные люди.

    вам ничего и уже, разумеется, не попрошу у вас под мои соображения ни денег, ни кредита, ни поручительства.

    - Я ни за кого не ручаюсь.

    - Я знаю, и мне для меня от вас пока ничего не нужно. Но план мой верен: вы знаете, что я служил в западном крае и, кажется, служил не дурно: я получал больше двух тысяч содержания, чего с меня, одинокого человека, было, конечно, весьма довольно; ужиться я по моему характеру могу решительно со всяким начальством, каких бы воззрений и систем оно ни держалось.

    - Я это знаю.

    - И между тем я бросил эту службу.

    - Подождите жалеть. Служить там это не то, что служить здесь, как, например, вы служите.

    - Я ведь служу по найму, - у меня нет прав на коронную службу.

    - Это все равно, но вы тем не менее человек не без влияния по службе, и вы делаете другие дела: вы играете на бирже и играете, если только так можно выразиться, на трех разнохарактерных органах, которые могут служить вашим видам.

    - Это, знаете, случайность, и на подобную вещь наверняка считать нельзя.

    с вами начистоту?

    - В торговых делах чем кратче, тем лучше.

    - Вы меня не спрашиваете, в чем заключается мой план, заметьте, несомненный план приобретения громаднейшего состояния, и я знаю, почему вы меня о нем не спрашиваете: вы не спрашиваете не потому, чтоб он вас не интересовал, а потому, что вы знаете, что я вам его не скажу, то есть не скажу в той полноте, в которой бы мой верный план, изобретение человека, нуждающегося в двадцати пяти тысячах, сделался вашим планом, - планом человека, обладающего всеми средствами, нужными для того, чтобы через полгода, не более как через полгода, владеть состоянием, которым можно удивить Европу. Вы знаете, что я вам этого не скажу.

    - Совершенно верно.

    - А я не скажу вам этого потому, что вы мне двадцати пяти тысяч в полное мое распоряжение не доверите.

    - Поэтому я хочу сделать себе нужные мне двадцать пять тысяч сам, при вашем, однако, посредстве, но при таком посредстве, которое вам будет не менее выгодно, чем мне.

    Кишенский придавил в столе электрическую пуговку и велел появившемуся пред ним лакею никого не принимать.

    - Вы меня, стало быть, слушаете? - спросил Горданов.

    - С огромным вниманием, - отвечал Кишенский, подавая ему большую сигару.

    - Все.

    - Касаясь прямо всех?

    - Всех.

    - Ну, так извольте же слушать и отвечать мне на все прямо.

    Часть: 1 2 3 4 5 6
    Часть 2, глава: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11
    12 13 14 15
    Эпилог
    Примечания
    А. Шелаева: "Забытый роман"
    Раздел сайта: