|
Глава шестая.
Горданов дает шах и мат Иосифу Висленеву
Черный день подкрался к Иосафу Платоновичу нежданно и негаданно, и притом же день этот был весь с начала до конца так лучезарно светел, что никакая дальнозоркость не могла провидеть его черноты.
В этот день Иосаф Платонович встал в обыкновенное время, полюбовался в окно горячим и искристым блеском яркого солнца на колокольном кресте Владимирской церкви, потом вспомнил, что это стыдно, потому что любоваться ничем не следует, а тем паче крестом и солнцем, и сел на софу за преддиванный столик, исправляющий должность письменного стола в его чистой и уютной, но очень, очень маленькой комнатке.
Все было в самом успокоительном порядке; стакан кофе стоял на столе, дымясь между высоких груд газет, как пароходик, приставший на якорь в бухту, окруженную высокими скалами. И какие это были очаровательные скалы! Это были груды газет с громадным подбором самых разноречивых статей по одному и тому же предмету, направо были те, по которым дело выходило белым, налево тем по которым оно выходило черным. Висленев, с помощью крапа и сыпных очков, готовился с чувством и с любовью доказать, что черное бело и белое черно. Это была его специальность и его пассия.
Но прежде чем Висленев допил свой стакан кофе и взялся за обработку крапа и очков в колоде, предложенной ему на сегодняшнюю игру, ему прыгнул в глаза маленький, неопрятно заделанный и небрежно надписанный на его имя пакетик.
Висленев, грызя сухарь, распечатал конверт и прочел: "Примите к сведению, еще одна подлость: Костька Оболдуев, при всем своем либерализме, он женился на Форофонтьевой и взял за нею в приданое восемьдесят тысяч. Пишу вам об этом со слов Роговцова, который заходил ко мне ночью нарочно по этому делу. Утром иду требовать взнос на общее дело и бедным полякам. Завтра поговорим. Анна Скокова".
Висленев повернул два раза в руках это письмо Ванскок и хотел уже его бросить, как горничная квартирной хозяйки подала ему другой конверт, надписанный тою же рукой и только что сию минуту полученный.
"Я задыхаюсь, - писала отвратительнейшим почерком Ванскок. - Я сама удостоверялась обо всем: все правда, мне ничего не дали на общее дело, но этого мало: знайте и ведайте, что Оболдуев обломал дела, он забрал не только женины деньги, но и деньги свояченицы, и на эти деньги будет... издаваться газета с русским направлением! Бросьте сейчас работу, бросьте все и бегите ко мне, мы должны говорить! Р. S. Кстати, я встретила очень трудное место в переводе. Кунцевич "canonise par le Pape" {Канонизирован папой (фр.).} я перевела, что Иосаф Кунцевич был расстрелян папой, а в сегодняшнем нумере читаю уже это иначе. Что это за самопроизвол в вашей редакции? Попросите, чтобы моими переводами так не распоряжались".
Висленев, сложив оба письма вместе и написав Ванскок, что он не может спешить ей на помощь, потому что занят работой, сел и начертал в заголовке:
"Василетемновские тенденции современных москворецко-застенковых философо-сыщиков". Но он далее не продолжал, потому что в двери его с шумом влетела маленькая Ванскок и зачастила:
- Получили вы оба мои письма? Да?
- Да, получил, - отвечал спокойно Висленев.
- Все это отменяется! - воскликнула Ванскок, бросая в угол маленький сак, с привязанною к нему вместо ручек веревочкой.
- Ничего не было?
- Нет, напротив, все было; решительно все было, но представлены доказательства, так что это надо обсудить здесь; знаете о чем идет дело? Висленев качнул отрицательно головой.
- Русское направление в моде.
- Ну-с?
- За него буду собирать деньги и обращать их на общее дело. Я нахожу, что это честно.
Висленев молчал.
- Не догадываетесь?
- Не догадываюсь же, не догадываюсь.
Ванскок подошла к окну и на потном стекле начертала перстом: "с-у-п-с-и-д-и-я".
- Буки, - проговорил Висленев.
- Нет, не буки, а это верно.
- Буки, буки, а не покой... понимаете, не супсидия, а субсидия.
- А, вы об этом? Все это вздор. Итак, будет дана субсидия, и мы все это повернем в пользу общего дела, и потому вредить этому не надо.
- Вас надувают, Ванскок.
- Очень может быть, я даже и сама уверена, что надувают, но по крайней мере так говорят, и потому надо этому помогать, а к тому же есть другая новость: возвратился Горданов и он теперь здесь и кается.
Висленев принял эту новую весть недружелюбно, но несколько замечаний, сделанных Ванскок насчет необходимости всяческого снисхождения к свежим ранам, и кипа бумаг, вынутых из саквояжа и представленных Ванскок Висленеву как подарок в доказательство дружественного расположения Горданова к Висленеву, произвели в уме последнего впечатления миролюбивого свойства. Висленев, освободясь от довольно продолжительного визита Ванскок, тотчас же углубился в чтение бумаг, принесенных ему от Горданова. Подарок пришел Висленеву как нельзя более по сердцу, и он не мог от него оторваться до самого вечера. Он не оставил бы свои занятия и вечером, если бы его часу в восьмом не посетил жилец соседней комнаты, Феоктист Меридианов, маленький желтоволосый человечек, поставляющий своеобразные беллетристические безделки для маленькой газеты со скандальной репутацией.
Феоктист Меридианов вошел к Висленеву без доклада и без сапогов: тихо, как кот, подошел он в мягких кимрских туфлях к углубленному в чтение Висленеву и произнес:
- Здравствуйте, любезный сосед по имению. Висленев вздрогнул и немножко встревоженно спросил:
- Что вам угодно?
Феоктист Меридианов хрипло захохотал и, плюхнув на диван против Висленева, отвечал:
- Вот какой бон-тон: "что вам угодно?" А мне ничего от вас, сударь мой, не угодно, - продолжал он, кряхтя, смеясь и щурясь, - я так, совсем так... осведомиться, все ли в добром здоровье мой сосед по имению, Иосаф Платоныч Висленев, и более ничего.
- А-а, ну спасибо вам, а я зачитался и не сообразил.
- Что же это вы читаете?
- Очень интересные бумаги по польскому делу. - Это "щелчок", что ли, вам приволок?
- Какой щелчок? - спросил с нескрываемым удовольствием Висленев.
- Да вот эта стрижка-ерыжка, как вы ее называете?
- Ванскок!
- Ну Ванскок, а я все забываю, да зову ее "щелчок", да это все равно. Я все слышал, что она тут у вас чеготала, и не шел. Эх, бросьте вы, сэр Висленев, водиться с этими нигилисточками.
- Да, касаться-то оно, пожалуй, что-не касается, а по человечеству, по-соседски вас жалко, право жалко.
Висленев улыбнулся и, заварив чай из только что поданного самовара, спросил:
- Какие же предвидите для меня опасности от "нигилисточек"?
- Большие, сэр, клянусь святым Патриком, очень большие - женят,
- Ну вот!
- Чего "вот", право, клянусь Патриком, женят, а Мне вас жалко... каков ни есть, все сосед по имению, вместе чай пьем!
- Вот видите, как вы заблуждаетесь! Ванскок сама первостатейный враг брака.
- Это, отец Иосаф, все равно враг, а к чему дело придет, и через нее женитесь; а вы лучше вот что: ко мне опять сваха Федориха заходила...
- Ах, оставьте, Меридианов, это даже и в шутку глупо!
- Нет-с, вы позвольте, она уже теперь не купчиху предлагает, а княжескую фаворитку, танцовщицу... - Меридианов сильно сжал Висленева за руку и добавил: - Только перевенчаться и не видать ее, и за то одно пятнадцать тысяч? Это не худая статья, сэр, клянусь святым Патриком, не худая!
- Ну, вот вы и женитесь.
- Не могу, отец, рад бы, да не могу, рылом не вышел, я из простых свиней, из кутейников, а нужен из цуцких, столбовой дворянин, как вы. Не дремлите, государь мой, берите пятнадцать тысяч, пока нигилисточки даром не окрутили. На пятнадцать тысяч можно газету завести, да еще какую... у-у-ух!
- Отойди от меня, сатана! - отшутился Висленев, для которого мысль о своей собственной газете всегда составляла отраднейшую и усладительнейшую мечту.
- Чего сатана, а я бы вам стал какие фиэтоны строчить, просто bon Dieu {Господи (фр.).}, оборони! Я вот нынче что соорудил. Вот послушайте-ка, - начал он, вытаскивая из кармана переломленную пополам четвертушку бумаги. - Хотите слушать?
- Пожалуй, - отвечал равнодушно Висленев. Феоктист Меридианов прищурился, тихо крякнул и, нетерпеливо оглянувшись по комнатке, заговорил:
- Идет, видите ли, экзамен, ребятишек в приходское училище принимают и предстоит, видите, этакая морда, обрубок мальчуган Савоська, которого на каникулах приготовил медицинский студент Чертов.
- Гм! Фамилия недурна!
- Да, и с направлением, понимаете?
- Понимаю.
- Ну слушайте же, - и Меридианов, кряхтя и щурясь, зачитал скверным глухим баском.
- Читать умеешь? - вопросил Савоську лопоухий педагог.
- Ну-ка-ся, - отвечал с презрением бойкий малец.
- Эвося! - еще смелее ответил Савоська.
- А Закон Божий знаешь? - ветрел поп.
- Да коего лиха там знать-то! - гордо, презрительно, гневно, закинув вверх голову, рыкнул мальчуган, в воображении которого в это время мелькнуло насмешливое, иронически-честно-злобное лицо приготовлявшего его студента Чертова"
- Что, хорошо? Можете вы этакую штуку провести в своей серьезной статье или нет?
Но прежде чем Висленев что-нибудь ответил своему собеседнику, послышался тихий стук в дверь, причем Меридианов быстро спрятал в карман рукопись и сказал: "вот так у вас всегда", а Висленев громко крикнул: взойдите!
Дверь растворилась, и в комнату предстал довольно скромно, но с иголочки одетый в чистое платье Горданов.
Висленев немного смешался, но Павел Николаевич протянул ему братски руки и заговорил с ним на ты. Через минуту он уже сидел мирно за столом и вел с Висленевым дружеский разговор о литературе и о литературных людях,
беспрестанно вовлекая в беседу и Меридианова, который, впрочем, все кряхтел и старался отмалчиваться. Не теряя напрасно времени, Горданов перешел и к содержанию бумаг, присланных им Висленеву чрез Ванскок.
- Бумажки интересные, - отвечал Висленев, - и по ним бы кое-что очень хлесткое можно написать.
- Я затем их к тебе и прислал, - отвечал Горданов. - Я знаю, что у меня они проваляются даром, а ты из них можешь выкроить пользу и себе, и делу.
Висленеву эта похвала очень нравилась, особенно тем, что была выражена в присутствии Меридианова, но он не полагался на успех по "независящим обстоятельствам".
- Что же, теперь ведь цензуры нет, - говорил простодушно Горданов.
- Мало что цензуры нет, да есть другие, брат, грозы.
- Зато есть суд и на грозу.
- Да ищи того суда, как Франклина в море: по суду-то на сто рублей оштрафуют, а без суда на пять тысяч накажут, как пить дадут. Нет, если бы это написать да за границей напечатать.
- И то можно, - ответил Горданов.
- Если только есть способы?
Горданов сказал, чтобы Висленев об этом не заботился, что способы будут к его услугам, что он, Горданов, сам переведет сочинение Висленева на польский язык и сам пристроит его в заграничную польскую газету.
Затем Павел Николаевич еще побеседовал приветно с Висленевым и с Meридиановым и простился.
- А ничего это, что я говорил при этом лоботрясе? - спросил он у Висленева, когда тот провожал его по коридору.
- Это ты о Меридианове-то?
- Да.
- Да, черт их нынче разберет, они все теперь ненавистники и все мастера на все руки, - отвечал Горданов.
- Нет, этот не такой.
- Понимаю и принимаю всю ответственность на себя, будь совершенно покоен.
- Ну и прекрасно.
И с этим Горданов ушел.
- А мне сей субъект препротивен, - сказал Висленеву в свою очередь Меридианов, когда Висленев, проводив Горданова, вернулся в свой дортуар.
- Очень хорош, совсем даже до самого дна маслян. Зачем это он постучал, прежде чем войти?
- Так водится, чтобы не обеспокоить.
- Да; и вам вот это небось нравится, а меня от таких финти-фантов тошнит. Прощайте, я пойду к Трифандосу в кухмистерскую, с Бабиневичем шары покатаю.
- Прощайте.
- Да.
- А Федорихе что же сказать; нужны вам пятнадцать тысяч или не нужны?
- Да вы что же это, не шутите?
- Нимало не шучу.
Меридианов "презрительно-гордо" пожал плечами и сказал:
- А я вам удивляюсь и говорю вам, что будете вы, сэр, кусать локоть, клянусь Патриком, будете, да не достанете. Бабиневич ведь, только ему об этом сказать, сейчас отхватит, а он ведь тоже из дворян.
- Сделайте милость и оставьте меня с этим.
- Сделаем вам эту милость и оставим вас, - отвечал Меридианов и, не прощаясь с Висленевым, зашлепал своими кимрскими туфлями.
|