• Приглашаем посетить наш сайт
    Жуковский (zhukovskiy.lit-info.ru)
  • Детские годы. Глава 36.

    Глава: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12
    13 14 15 16 17 18 19 20
    21 22 23 24 25 26 27 28
    29 30 31 32 33 34 35 36
    Примечания

    XXXVI

    Он не скоро это исполнил — и зачем он исполнил это? О, сколько было бы лучше, если бы я никогда не узнал того, что сделалось с теми, кого любил я, в мое отсутствие.

    С этой поры я видел Кольберга всякий день — и, глядя на его вдохновенное лицо, думал:

    «Что за тайна связывает этого человека с моею матерью: может быть, она его любила, когда еще не была женою моего отца; может быть, он о сю пору ее любит».

    — Господин Кольберг!— спросил я его однажды, когда мы сидели вдвоем: я читал книгу, а он рисовал карандашом эскиз будущей картины.

    Он обернулся.

    — Знаете, что я хочу вас спросить?

    — Нет, не знаю.

    — Не будет ли на этой картине, которую вы сочиняете, лицо моей матери?

    — Будет.

    — Зачем вы его так часто рисуете?

    — Потому, что оно прекрасно.

    И он положил карандаш и закрыл руками глаза.

    — Господин Кольберг!— продолжал я.

    — Спрашивайте.

    — Как это было?

    — Что?

    — Maman и вы...

    Он рассказал мне странную историю, в которой сам играл роль жалкую, а моя мать, по обыкновению, святую и миссионерскую: он был дерптский студент, бурш, кутила и демократ; мать — христианка. Он был происхождения ничтожного; она — баронесса. Он за нее сватался — ему отказали,— он не переставал ее любить, искал забвения в искусстве, искал смерти на баррикадах, и остался жив для того, чтобы встретить ее вдовою. Он снова предложил ей руку и снова получил отказ, но на этот раз уже не от ее родителей, а от нее самой.

    — И вы знаете, кто этому был виноват?— заключил он,— виновник всего этого вы.

    — Я!

    — Да; она отвечала мне: «И половина сердца не может отвечать целому, а мое целое принадлежит все моему сыну». Взамен любви она предложила мне свою дружбу, и я жил ею, но когда ее не стало, я буду жить любовью к вам!

    — Кого не стало?— вскрикнул я.

    — Кого!.. дружбы,—

    — Разве вы поссорились с maman?

    — Да, мы разладили.

    — На чем?

    — Я вам это скажу завтра.

    Я с нетерпением ждал этого завтра и не знал, как начать, но Кольберг предупредил меня сам и довольно грубо; он сказал мне:

    — Вы теперь достаточно сильны, чтобы узнать о том, что случилось...

    — С maman!

    — Нет; с девушкою, которую зовут...

    — Христя!

    — Да.

    — Что с нею?

    — Ровно ничего.

    — Как это?

    — Ее больше нет.

    — Она умерла?

    — Умерла. Хотите прочесть об этом?

    — Очень хочу.

    И я взял из его рук письмо maman от довольно давней уже даты и прочел весть, которая меня ошеломила. Maman, после кратких выражений согласия с Кольбергом, что «не все в жизни можно подчинить себе», справедливость этого вывода применяет к Христе, которая просто захотела погибнуть, и погибла. Суть дела была в том, что у Христа явилось дитя, рождение его было неблагополучно — и мать и ребенок отдали богу свои чистые души.

    «Я укоряю себя за эту девушку,— писала maman,— я слишком высоко подняла в ней тон — и это ее сгубило. Принимая вещи обыденнее, она была бы счастливее, и...»

    Тут что-то было далее, но Кольберг, следивший за моим чтением, вынул на этом месте из моих рук письмо и сказал:

    — Остальное к делу не идет.

    Я совсем оправился и стал собираться домой. Кольберг возвращался в Петербург. Мы расстались в городе очень дружно — и на прощание он взял с меня слово, что если мне когда-нибудь понадобится друг, то я не стану искать никого другого, кроме его. Я дал ему это слово.

    — А на дорогу совет,— добавил он,— не поднимайте очень высоко тона...

    — Берите жизнь попроще, а то спутаетесь и других спутаете. Я пострадал от этого,— смотрите вы не пострадайте,— зато и выработал себе консерв.

    — Какой консерв?

    — Морали: я согласен, что не делать того другому, чего себе не желаешь — мало; слова нет, что мало, потому что это одно отрицание зла, но не добро,— а вот как: faites ce que vous voulez qu'on vous fasse 1 — и больше этого ничего не нужно. Прощайте.

    Я ехал благополучно до самого Киева и уже переменял лошадей на последней станции, как вдруг смотритель мне подал пакет. Я взглянул на адрес и узнал руку Кольберга, а распечатав, нашел то же материно письмо, которое уже было в моих руках и не дочитано на букве «и».

    «Дочитайте!» — подписал на нем Кольберг.

    «Принимая вещи обыденнее, она могла бы быть счастливее, и это приложимо ко многим. Я часто думаю, что в христианском мире установился несколько неправильный взгляд на нашу собственную жизнь: отчего, изводя себя по мелочам ради той или другой идеи, мы не вправе делать того же самого en gros? 2 Я этою решительно не понимаю: те, которые клали под топор свою голову за какую-нибудь высокую идею, разве в сущности не те же самоубийцы? Если сохранение жизни важнее всего, то они должны были ее сохранить, и тогда у нас не было бы тех идеалистов, которыми хвалится и ими живет, не доходя до крайней низости, весь род человеческий. Не укоряйте меня, мой друг, что все эти мысли приходят мне, когда я думаю о моем сыне: он теперь прожил уже срок своего наказания, получает чин и был бы свободен: он бы уехал к вам, вы бы открыли дорогу его художественному развитию, между тем как со мною он погибнет здесь среди удушливой атмосферы канцелярской, но почем знать — может быть, со временем сживется с нею и позабудет все, что я старалась в него вдохнуть... Эта мысль не дает мне покоя, и я чувствую, что я с нею не справлюсь: мое счастье развязать ему крылья и благословить его полет, искупив свое самовластие над собою карою, какой буду заслуживать».

    Внизу этого рукою Кольберга было отмечено: «С тех пор писем не было».

    нашей служанки и бросился к Альтанскому.

    Это был вечер: старик сидел дома, все в том же кресле, и в том же халате, и за теми же классиками.

    — А, друг мой! это ты! Ну что же: ты приехал все-таки не поздно, чтобы узнать свое горе.

    — Моя мать... — мог я только проговорить.

    — Твоя мать кончила с собою (он не сказал мне, как она отравилась). Она увлеклась своим самоотвержением...

    — Чем же?

    — Я не умел скрыть, что мне скучно, что меня манит что-то иное,— и я потерял ее, а с ней все, что было мне мило.

    — Что же, она, значит, своего достигла: теперь она для тебя никогда не умрет.

    Он более не утешал меня, да я и не требовал утешения: я провел несколько дней, молясь на могиле матери, и уехал отсюда навсегда, к Кольбергу. Более мне ничего не оставалось делать: я был выбит из старой колеи и должен был искать новой.

    — И служи ему,— отвечал он в час нашей разлуки, когда я в последний раз поцеловал его в бледные уста.

    Он остался на берегу Днепра, а я уехал к Кольбергу. С тех пор я уже не видал старика, он умер — не от грусти, не от печали одиночества, а просто от смерти, и прислал мне в наследие своих классиков; а я... я вступил в новую жизнь — в новую колею ошибок, которые запишу когда-нибудь; конечно, уже не в эту тетрадь, заключающую дни моего детства и юношества, проведенные между людьми, которым да будет мирный сон и вечная память.

    1 Поступайте так, как бы вы хотели, чтобы с вами поступали (франц.).

    2 (франц.).

    Глава: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12
    13 14 15 16 17 18 19 20
    21 22 23 24 25 26 27 28
    29 30 31 32 33 34 35 36
    Примечания
    Раздел сайта: