ГЛАВА ПЯТАЯ
Тот же самый адъютант, которому удалось произвести перемену в расположении высокого путешественника, был послан к Фебуфису известить его, что такая-то особа, путешествующая под таким-то инкогнито, желает завтра быть в его мастерской. Фебуфису показалось, что это сделано как будто надменно, и его характер нашел себе здесь пищу.
— Разве ваш герцог так любит художество? — спросил он небрежно у адъютанта.
— Да, герцог очень любит искусство.
— И что-нибудь в нем понимает?
— Как вы странно спрашиваете! Герцог — прекрасный ценитель в живописи.
— Я слыхал только, что он хороший покупатель.
— Нет, я говорю вам именно то, что и хочу сказать: герцог — хороший ценитель.
— Быть ценителем — это значит не только знать технику, но иметь понятия о благородных задачах искусства.
— Мм... да!.. Он их имеет.
— В таком разе вы повезите его к Маку.
— Кто этот Мак?
— Мак? Это мой славный товарищ и славный художник. У него превосходные идеи, и я когда-то пользовался его советом и даже начал было картину «Бросься вниз», но не мог справиться с этою идеей.
— Бросься вниз?
— Да... «Бросься вниз».
Гостю показалось, что хозяин над ним обидно шутит, и он сухо ответил:
— Я не понимаю такого сюжета.
— Позвольте усомниться.
— Я не имею привычки шутить с незнакомыми.
— «Бросься вниз» — это из евангелия.
— Сатана говорит Христу: «Бросься вниз».
Адъютант сконфузился и сказал:
— Вы правы, я вспоминаю, — это сцена на кровле храма?
— Вы называете это «сценою»? Ну, прекрасно, будь по-вашему: станем называть евангельские события «сценами», но, впрочем, все дело в благородстве задачи. Обыкновенно ведь пишут сатану с рожками, и он приглашает Христа броситься за какие-то царства... По идее Мака выходило совсем не то: его сатана очень внушительный и практический господин, который убеждает вдохновенного правдолюбца только снизойти с высот его духовного настроения и немножко «броситься вниз», прийти от правды бога к правде герцогов и королей, войти с ним в союз... а Христос, вы знаете, этого не сделал. Мак думает, что у них шло дело об этом и что Христос на это не согласился.
— Да, конечно. Это тоже интересно... Но герцог вообще хочет видеть все ваши работы.
— Двери моей студии открыты, и ваш повелитель может в них войти, как и всякий другой.
— Он непременно желает быть у вас завтра.
— Непременно завтра?
— Да.
— В таком случае лучше пусть он придет послезавтра.
— Позвольте!.. Но почему же послезавтра, а не завтра?
— А почему именно непременно завтра, а не после завтра?
— Нет, уж позвольте завтра!
— Нет, послезавтра!
Адъютант молча хлопнул несколько раз глазами, что составляло его привычку в минуты усиленных соображений, и проговорил:
— Что же это значит?
— Ничего, кроме того, что я вам сказал, — отвечал Фебуфис и, вспрыгнув на высокий табурет перед большим холстом, который расписывал, взял в руки кисти и палитру.
Все существо его ликовало и озарялось торжеством в самом его любимом роде: он мог глядеть свысока на стоявшего около него светского человека, присланного могущественным лицом, и, таким образом, унижал и посла и самого пославшего.
Адъютант не скрывал своего неприятного положения и сказал:
— Я не могу передать герцогу такого ответа.
— Отчего?
— Он не терпит отказов.
— Ну, нечего делать, потерпит.
— Человек, который так любит искусство, согласится.
— Он назначил завтра вечером уехать.
— Он сам себе господин и всегда может отсрочить.
Адъютант рассмеялся и отвечал:
— Вы оригинальный человек.
— Да, я не рабская копия.
— Без сомнения, герцог может остаться везде, сколько ему угодно, но поймите же, что с ним не принято так обходиться. Ему нельзя диктовать.
— Значит, у него есть характер?
— И очень большой.
— Да, говорят, и я слышал, — это интересно!.. Так вот мы его испробуем: вы скажите ему, что так и быть, пущу его к себе, но только послезавтра.
— Прошу вас, оставьте это, маэстро!
— Не могу, господин адъютант, не могу, я тоже — рекомендуюсь вам — человек упрямый.
— На что вам его сердить?
— По совести сказать, ни на что, но мне теперь взошла в голову такая фантазия, и вы со мною, с позволения вашего, ни черта не поделаете, ради всех герцогов вместе и порознь.
— Вы дерзки.
— Хотите дуэль?
— Очень хотел бы, но, к сожалению, я теперь не могу принять дуэли.
— Почему?
— Конечно, не потому, что я не желаю вас убить или страшусь быть убитым, но потому, что я состою в свите такого лица, путешествие которого не должно сопровождаться никакими скандалами.
— Хорошо, не нужно дуэли, но я вам предлагаю пари.
— Какое? в чем оно состоит?
— Оно состоит вот в чем: мне кажется, будто я знаю вашего герцога больше, чем вы.
— Да, и я это утверждаю и держу пари, что если вы передадите ему то, что я вам сказал, то он останется здесь еще на день.
— Ни за что на свете!
— Вы сшибаетесь.
— Оставим этот разговор.
— А я вам ручаюсь, что я не ошибаюсь; он чудесно прождет до послезавтра, и я вам советую принять пари, которое я предлагаю.
— В том, что если ваш повелитель останется здесь на три дня, то вы без всяких отговорок должны исполнить то, что я закажу вам; а если он не останется, то я исполню любое приказание, какое вы мне дадите. Наши шансы равны, и даже, если хотите знать, я рискую больше, чем вы.
— Чем?
— Я передам их в точности, но, в свою очередь, я могу принять ваше условие только в том случае, если в заказе, который вы мне намерены сделать в случае моего проигрыша, не будет ничего унизительного для моей чести.
— Без сомнения.
— В таком случае...
— Вы принимаете мое пари?
— Да.
— Мне неприятно, что вы над этим смеетесь...
— Я не буду смеяться. Пари идет?
— Извольте.
— Я подаю вам мою руку с самыми серьезными намерениями.
Молодые люди ударили по рукам, и офицер откланялся и ушел, а Фебуфис, проводив его, отправился в кафе, где провел несколько часов с своими знакомыми и весело шутил с красивыми служанками, а когда возвратился вечером домой, то нашел у себя записку, в которой было написано:
«Он
Фебуфис небрежно смял записку и, улыбнувшись, написал и послал такой же короткий ответ. В ответе этом значилось следующее:
«Он пробудет здесь