ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ
Рано удалившаяся с мужем Тения не видала всех ужасов этой развязки. День для неё протёк как одно мгновение. Перед вечером Фалалей отправился на море мыться, а Тения, обняв детей, сидела у берега и смотрела вслед отходившей красивой расцвеченной триреме, на которой гудел египетский ребаб и пели хором молодые женские голоса, а на возвышении, покрытом яркою индейскою тканью, молодая нубийка ловила осу, как будто дразнила Аскалон на прощанье.
Это Сергий, испугавшийся беспорядков, отплывал с своею труппой обратно в Александрию.
Пуплия в это время ходила в город, чтобы купить просторный полосатый шатёр, где бы семейство могло поместиться лучше, чем оно помещалось в убогом шалаше. Пришедшие с Пуплией шатёрщики, раскидывая чистую палатку с поперечными каймами красного и синего цвета, рассказали Тении, что произошло, и когда она услыхала о погибели Анастаса, то вздохнула и сказала им:
- Все не напрасно его сожалеют: он сделал много зла, но не угасил в сердце своём сожаления; а кто умеет жалеть, тот ещё не мёртв для доброй жизни и сам сожаления достоин.
И она опять рассказала, каким подвергалась искушениям и уговорам от самых почётных и близких людей, а в заключение сказала:
- Я не хочу их укорять, но удивляюсь, отчего было всё так, что те, которые очень заботились о жизни, те все подавали мне дурные советы - не постоять за моё целомудрие, а поддержали меня только два человека - и это как раз были те, которые сами более жить не думали: один был отшельник в могиле, а другой - обречённый на смерть Анастас. За встречу с этими двумя, не дорожившими жизнью, я благословляю милосердное небо и молю его дать им вечную жизнь.
Шатёрщики, услыхав такие слова, поникли головами и в молчании окончили свою работу: угладили пол под шатром, очертили место для обеда и усыпали это возвышение узорами разноцветного песка, придавшего вид цветного ковра.
Возвратившийся в эту пору Фалалей тоже слышал сказанные Тениею слова, и когда шатёрщики, получив свою плату, ушли в город, а Пуплия повела детей, чтобы вымыть их в пресной воде пенистым греческим мылом и потом уложить их спать в новом просторном шатре, корабельщик сказал жене:
- Я заметил твои слова о разнице между теми, которые дорожат жизнию, и теми, которые не дорожат ею. Это замечание остро, и, знаешь, я слышал когда-то совершенно такое в Дамаске от того, кто мне говорил о моей новой вере.
- Что же он говорил?
- Он читал, что "кто сильно любит жизнь, тот её потеряет, а кто не дорожит ею, тот её не только найдёт для себя, но и может дать силу жизни другому".
- Это прекрасно, но для чего же ты мог это забыть и думал о том, как бы получить себе всего как можно больше?
- Я испортил себя, когда прикоснулся к богатству,- богатство есть тоже напиток, отбивающий память: желая богатства, нельзя не забыть об истинном благе.
- А я всегда это знала,- тихо продолжала Тения.
- Но кто же тебе это открыл?
Тения взяла руку мужа и положила её себе на сердце, а другою своею рукою указала тихо на небо.
Тения встала, взяла в ладони свои лицо мужа и, глядя ему в глаза, сказала, что идёт приготовить к ночи шатёр.
Фалалей остался один и сидел, обхватив руками колени. Он глядел то на звёздное небо, то в тёмную даль безбрежного моря. Всё это для него теперь было обновлением жизни, и он чувствовал себя самым счастливым человеком, которому нечего больше желать. Он весь проникся благодарностью и глаза его овлажились благодатными слезами, и сквозь них он увидел снова свою целомудрую Тению, которая, окончив уборку шатра, распахнула его входную полу и, поддерживая её обнажёнными по самые плечи руками, назвала его имя и добавила шёпотом: